Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Скрипнула дверь, вошла Надежда Сергеевна, замерла на пороге, произнесла извиняющимся тоном:

— Я вам чаю… горячего… А то этот наверняка остыл… — и показала рукой на чайник, стоящий на столе.

— Чаю? — вскинулся Зиновьев. — Чаю — это хорошо! Это прекрасно! А то у нас от говорения в горле пересохло! — И хихикнул так, точно заметил у женщины непорядок в одежде: выглядывающую сорочку из-под юбки или спущенный чулок.

— Вот-вот, я так и подумала, — смутилась Надежда Сергеевна и, опустив и чуть склонив голову, быстро оглядела себя. Затем поставила на стол горячий чайник, забрала опустевший, вышла, виновато улыбнувшись мужу, который проводил ее недовольным взглядом.

— Да, Владимир Ильич действительно очень плох, — согласился Каменев, когда дверь закрылась за женой Сталина. — Хотя, разумеется, организм у него сильный, может и выдюжить… Но надолго ли? — вот в чем вопрос. А некоторые товарищи в Цэка ведут себя так, словно товарища Ленина уже нет в живых. Это мы должны иметь в виду и отдавать себе отчет, как их поведение может отразиться на революционном процессе и единстве партии.

— Вот именно! — подхватил Зиновьев и пояснил, встретившись с вопрошающим взглядом Сталина: — Мы имеем в виду Троцкого. Он явно метит в Наполеоны.

— Туда же, по-моему, метит и Бухарин, — вставил Каменев.

— Куда ему! Разве что в наполеончики, — хихикнул Зиновьев. — Не та фигура. — И, повернувшись всем телом к Сталину: — А ты что молчишь, Коба? Уж кому-кому, а тебе хорошо известно истинное положение дел.

— Далеко не все, — поскромничал Сталин. — Я больше по бумажной части.

— Брось, Коба, — отмахнулся Зиновьев. — Владимир Ильич тебе доверяет, а это что-то значит.

— Я высоко ценю это доверие, — согласился Сталин. — Но я не доктор. Тем более — не оракул, чтобы предсказывать ход событий.

— Осторожничаешь… — произнес с осуждением Зиновьев.

— Положение обязывает, — усмехнулся Сталин и принялся возиться с трубкой.

— Да, положение… — качнул крупной головой Каменев. — Всех нас наше положение обязывает ко многому. Даже и не знаешь, что важнее. Но ясно лишь одно: Троцкому дорогу к власти перекрыть сможем только мы. И никто больше. Потому что Троцкий — это авантюризм и, извините за рифму, небольшевизм, о чем нас предупредил Владимир Ильич. Его увлечение перманентной революцией есть ни что иное, как непрекращающаяся гражданская война и смерть революции. А нам надо идти по дороге НЭПа, которую указал Владимир Ильич. Другой дороги нет. По крайней мере, в обозримом будущем. Надо встать на ноги, а потом уж всякие эксперименты.

— А Бухарин подпевает Троцкому, — вставил Зиновьев. — Только с другого фланга: «Даешь мировую революцию не позже завтрашнего дня!» Тот же авантюризм и, по сути своей, небольшевизм. Нельзя ждать, пока они споются. Я тоже за мировую революцию. Я тоже за слом старого государственного и общественного аппарата, человеческого сознания, средневекового уклада и всего прочего. Но Владимир Ильич сказал: «Хватит детской болезни левизны! Народ устал от экспериментов». И я тоже говорю: «Хватит!» Тем более что все попытки поднять западный пролетариат ни к чему пока не привели. Налицо явный спад революционной стихии.

— Но будоражить надо. Нельзя останавливаться, — негромко вставил Сталин. — Остановка есть смерть революции.

— А мы в Коминтерне и не собираемся останавливаться, — вскинулся Зиновьев. — Но сейчас необходим упор на Китай, Индию и другие колониальные страны. — Вырвать их из объятий империализма, лишить ведущие западные державы источников сырья и дешевой рабочей силы — и эти державы закачаются и рухнут под грузом собственных противоречий. Это очевидно.

Сталин молча покивал головой и окутался табачным дымом, оценивая сказанное. Да, Троцкий слишком отдает левизной. Но и Зиновьев тоже. Разница между ними лишь в том, что Троцкий не скрывает своих взглядов, шумит о них где только можно, а Зиновьев мировую революцию делает молча: председателю Коминтерна приходится помалкивать, чтобы не выдать своих эмиссаров, действующих по всему миру. Но на лицо очевидный факт: русский народ устал от потрясений, его на новую революцию не заманишь и калачом, он хочет работать, растить детей — жить, одним словом. И не только русский, но и другие народы. И даже партийная масса. Подловить на этом Троцкого и сковырнуть его — это они здорово придумали. Но не рано ли? Ленин Троцкого ценит высоко, он его никому не отдаст. Разве что сам Троцкий сделает какую-нибудь глупость. С ним подобное случается…

— Не это сейчас важно, — устало заметил Каменев, прервав молчаливые рассуждения Сталина. — Сейчас важно определиться, что мы можем противопоставить Троцкому. Мы предполагаем, что на одиннадцатом съезде партии речь пойдет о консолидации сил, стоящих на позициях НЭПа и ускоренного экономического развития страны. Догнать и перегнать — вот наша задача. На ней и надо консолидировать ленинскую гвардию. Правда, здесь имеется одна тонкость… — И Каменев посмотрел на Зиновьева, как бы спрашивая его, раскрываться или нет.

— Да, есть тонкость, — подхватил Зиновьев. — И тонкость эта состоит в том, что у Троцкого очень высокое положение в партии, большая часть Цэка идет за ним, открыто нам выступать против него нельзя. Особенно в том случае, если Владимир Ильич не поправится к началу съезда. Нам нужно как-то распылить верховную власть, подорвать позиции Троцкого с учетом того факта, что гражданская война закончена и требуется реорганизация власти под мирное строительство. — Зиновьев помолчал немного, раскуривая очередную папиросу, затем продолжил, заглядывая в глаза Сталину. — У нас, Коба, возникла мысль ввести должность Первого или лучше сказать — Генерального секретаря партии, поставить эту должность вслед за председателем Совнаркома и председателем Совета Труда и Обороны. Тем самым мы выбиваем из рук Троцкого и его команды право распоряжаться партийными кадрами и влиять на настроение партийных масс. Как ты, Коба, смотришь на этот ход? По-моему, очень тонкий ход. Во всяком случае, Троцкий вряд ли придаст этой должности серьезное значение, зато у нас в руках будут практически все козыри.

— Что ж, — произнес Сталин после продолжительной возни с трубкой. — Мысль неплохая. Вопрос лишь в том, кто возглавит новую должность.

— Ты и возглавишь, — хохотнул Зиновьев. — Больше некому! Посуди сам: ты остаешься на прежней должности, только с новым званием и значительным расширением полномочий. Генеральный секретарь — по-моему, звучит недурственно.

— Дело не в звучании, — осторожничал Сталин, — а в способностях. Название — формальность, но эта формальность требует соответствующего содержания. Я не уверен, сумею ли справиться…