Йожеф Лендел - Избранное

Сечени побуждает Сину к дальнейшим действиям. Надобно напустить на Меттерниха Ротшильда, ведь канцлер ему доверяет. А Ротшильд пусть сделает вид, будто удивлен тем, что правительство, то бишь Палфи, собирается провалить дело.

«И черкните несколько строк Кларку, чтобы поднять ему настроение, а то, судя по всему, у него пропала всяческая охота. Напишите что-нибудь вроде: «Решения пока еще нет, придется немного подождать…»

Сам Сечени тоже пишет Кларку:

«Не может того быть, чтобы правительство не видело собственной заинтересованности».

Он беспокоится, как бы Кларком не овладели подавленность, сплин — давний, все еще не вышедший из моды английский недуг, и пытается вселить в него бодрость духа:

«Помимо строительства моста в Венгрии будет предпринято множество других начинаний, осуществление которых возложат на Вас».

Остальные банкиры не теряют времени и затевают интриги против Сины. Арнштейн и Эскел вносят предложение — в противовес Сине, который рассчитывает на доход с моста по прошествии девяноста семи лет, они согласны взяться за строительство при условии, что доход будет обеспечен через сорок семь лет. Предложение вроде бы и неплохое, не ставь себе конкуренты тайной целью провал всего начинания…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вам это не кажется отвратительным? Естественная конкуренция? Не думаю. Я уже давно отвык от капиталистических порядков, и мне такие приемы кажутся чудовищными.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет, отчего же, и у нас есть свои трудности и свои неприятные стороны жизни. Возникают и соперничество, и интриги, скажем, среди ученых и изобретателей, иногда случаются и вовсе некрасивые истории. Не все проходит гладко, без помех. Зато изменилась сама суть отношений.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ну, к примеру: Фердинанд Палфи вознамерился пожаловать в Буду со своим банкиром — Перейрой, чтобы вручить эрцгерцогу-наместнику собственный проект. Сечени решает перебежать дорогу этой депутации: «Встретьте их, как игроки в кегли — собаку».

Кларк снова обыгрывает свой козырь — приглашение в Петербург. Сечени выставляет против него ускорение подготовительных работ и сообщает в письме:

«Буровые работы на будайской стороне уже завершены; результаты благоприятные. В Пеште с этим делом будет покончено на днях, и результат я сообщу незамедлительно».

Наконец в мае решение было утверждено императором. Кларка спешно вызывают в Пешт. Кларк отвечает, что прибудет в июле. «Эрцгерцог весьма рад этому», — замечает Сечени.

Его беспокоят типично английские привычки и представления Кларка. Он заранее предупреждает инженера, что тому придется самолично контролировать все до одной поставки заказов и торговые сделки, иначе его могут обмануть, провести, сорвать сроки поставок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

К сожалению, подобные явления встречаются и в наши дни. Однако продолжу свой рассказ:

«Вскоре здесь будет Кларк, — пишет Сечени и банкиру Дёрдю Сине, — и я заранее вижу, как он с розой в петлице ходит с одного званого обеда на другой, воображая, будто он у себя в Англии, где можно положиться на клиентов».

Кажется, теперь приготовления закончены и вроде бы все идет как надо. Уже на пути к Пешту находится Адам Кларк, третий создатель моста, о котором я пока что не рассказывал. И все же первая свая в дунайское русло вбита лишь 28 июля 1840 года, хотя и она не имеет отношения к самому мосту, а необходима для сооружения заградительной плотины на месте будущего строительства. А за этой первой сваей последуют еще многие тысячи… Не поведи я свой рассказ так издалека, мне следовало бы начать его отсюда.

Всеми неприятными, изнурительными хлопотами приходилось заниматься Сечени, и так будет вплоть до окончания строительства моста.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В облике Сечени вас смущает его мелочность? Вы имеете в виду ту дневниковую запись, где он сокрушается по поводу выплаченных Кларку ста пятидесяти фунтов?

Вполне вас понимаю! Могу лишь добавить, что я в своей попытке оценить личность Сечени терзаюсь куда более сложными и противоречивыми чувствами. В моем представлении он — противник революции 1848 года. Однако мудрость, заключенная в исторической перспективе и не имеющая ничего общего с моей личной мудростью, в данном случае зрит глубже: все реформаторские устремления и деяния Сечени служили делу революции. Душою он спасовал и остановился перед революцией, но конкретные результаты его деятельности жили своей жизнью и способствовали прогрессу. Меня смущает другой нюанс: Сечени после его смерти не раз использовали в качестве своего знамени — и, как знать, не используют ли и сейчас — деятели такого рода, каких сам Сечени ни под каким видом не взял бы себе в соратники. «Хунгаристы» и апологеты венгерского шовинизма считают его своим козырем в борьбе против Кошута. И не только они, но и «консервативные либералы» всех мастей. Искушенные в софистике, они избирали и избирают Сечени своим патроном, как только дело доходит до восхваления габсбургской монархии, и пускают в ход следующий аргумент: мол, даже полицейский режим Габсбургов и тот был более прогрессивен по духу, нежели венгерские землевладельцы-крепостники, тяготеющие к сословной конституции и дворянской привилегии — освобождению от уплаты налогов. Дело обстояло не так, хотя факт, что в 1830-х годах в вопросах кредита, финансов, налогообложения и — что всего важнее для нас — пошлины за переправу по мосту Меттерних считался с последствиями капиталистического развития в большей степени, чем венгерское дворянство. Но Меттерниха вынуждали к тому запущенные финансовые дела монархии. Идея всеобщего обложения налогом пришлась бы венскому двору как нельзя кстати, поскольку оправдала бы необходимость большого штата солдат, полицейских и осведомителей. Ради своих реакционных целей Меттерних был склонен пойти даже на «реформы», поскольку цели у него были, а принципами он себя не обременял. Он не противился бы даже отмене сословной конституции, хотя и ужасно боялся этого шага. Потом я, возможно, расскажу вам об этом подробнее, а пока вернемся к разговору о Сечени.

Сто пятьдесят фунтов… Да, вы правы: тут Сечени, безусловно, проявил себя мелочным, особенно если учесть, сколь расточителен оказывался он в иных случаях — главным образом, в молодые годы.

Стоит только перелистать его дневник:

«…Я решил про себя, что мать должна ссудить мне (без ссудных процентов) 100 тысяч. Из них 20 тысяч форинтов я употреблю на то, чтобы сделать Цинкендорф более пригодным для жилья, 20 тысяч понадобятся на расходы и Вене и экипаж, 40 тысяч пойдут на приобретение драгоценностей, 10 — на подарки и 10 — на карманные траты».