Йожеф Лендел - Избранное

Затем Сиворд показывает гостю новейший свой пароход — «Бриллиант». Мощность машины сто двадцать лошадиных сил и в два раза превосходит ту, о которой Сечени был наслышан еще во время первой своей лондонской поездки. Сиворд называет и цену ей: одиннадцать тысяч фунтов стерлингов. Если требуется мотор в шестьдесят лошадиных сил, то и цена соответственно шесть тысяч фунтов стерлингов. За ним дело не станет: он может отправить в Галац любую машину да и механика придать, чтобы тот смонтировал все там, на месте. Во сколько обошлось бы строительство парохода? Более половины всех расходов составляет стоимость механизма…

Итог этой беседы подведен в дневнике:

«Недурной была бы сделка: приобрести плохонькое суденышко, установить на нем механизм да провести вверх по Дунаю через пороги с партией свиней…»

Вот именно — «с партией свиней…». Не знаю, как с этим делом обстояло в ту пору, но на рубеже века, а в особенности в канун 1914 года, венгерские помещики не потерпели бы такой «контрабанды». Уж лучше война с Сербией! Не следует забывать: энтузиазм венгерских господ в начале первой мировой войны подогревался страхом перед жирной сербской свининой.

Под конец своего лондонского пребывания Сечени в шести пунктах подытоживает, каких «глупостей» он понаделал и что послужило ему «к пользе».

К «глупостям» причисляет он такие поступки, как покупка двух экипажей и трех лишних лошадей, а в пункте шестом фигурирует следующий промах:

«Я слепо вверился Йейтсу и Кларку…»

Зато вот какая «выгода»: чертежи мостов, цемент, сельскохозяйственные машины, данные о железных дорогах, пароходах, паровых мельницах, землечерпательных механизмах…

Кларк наверняка кое-что прознал о визитах Сечени к другим инженерам. Поэтому он выказывает холодность, хотя и трепещет от волнения, как бы ему заполучить это грандиозное дело. Этот вспыльчивый, страстный народ в момент своих наивысших успехов научился выказывать хладнокровие. Может, из скупости, но вероятнее, из стремления материально связать Сечени — этого очень умного, на редкость сообразительного, но досадно недоверчивого графа с задатками дельца — Кларк требует денег за предварительные работы, за составление документов и проекта моста: сто пятьдесят фунтов стерлингов, ни больше, ни меньше.

Сечени на этот счет высказывается так:

«Кларку — 150. Горько укоряю себя: вложить время и деньги бог знает во что! Вечером прогулка на пароходе «Белфаст».

Но разве дал бы Сечени хоть пенни, если бы не верил в Кларка? Объективно сформулированный вотум доверия Кларку в дневнике Сечени звучит так:

«Если когда-либо будет вынесено парламентское решение о строительстве моста, то мы, отставив в сторону всяческие личные соображения, станем использовать таланты».

С таким настроением уезжает он из Лондона. И его доверие к Кларку лишь подкрепляет увиденное им в Париже. Вот запись от 16 ноября:

«Мост Инвалидов. Подвесной мост, рассчитанный и на экипажи. Протяженность центральной части — 200 футов, колебания почти не ощущаются. Затем Аркольский мост — совершенно по проекту Кларка».

Последнюю половину фразы он подчеркивает и даже зарисовывает этот мост в дневнике. 27 ноября он уже в Вене:

«Обедал у Меттерниха вместе с двумя турками».

Итак, Кларк уже 3 октября показывает Сечени предварительные проекты. А меж тем не прошло и трех недель с момента их первой встречи.

Важным подтверждением самого факта переговоров с дилетантами-графами служат разве что сообщение государственной «Bau-Direktion» и карта Дуная 1832 года. Предположим, что это сообщение и карту Кларк получил еще при первой встрече, то есть 15 сентября.

Карта превосходная, свидетельство серьезнейшей работы. Инженеру она говорит о многом, а такому, как Терни Кларк, — обо всем. Хотя на карте обозначены лишь уровень воды да русло реки: никому и никогда не приходило в голову обследовать, какой слой почвы находится на дне Дуная — песчаный, глинистый или каменистый.

Спокойный, хладнокровный Кларк, столь осмотрительный при составлении документов, который во время переговоров стоял на том, что, мол, уважающий себя специалист не станет высказывать мнение без исследования местных условий, — этот самый Кларк, едва успевает отбыть с переговоров комиссия и он остается в Хэммерсмите наедине с картой и своими мыслями, не в силах дождаться, пока путем раскопок и бурения будет установлен характер почвы. Кларк немедля принимается за дело и чертит проект моста — прочного и надежного сооружения, которое выстоит даже при самых неблагоприятных условиях.

Ведь он уже видит перед собою будущий мост, видит во всей его завершенности. В душе любого созидателя целостная картина вырисовывается раньше, чем отдельные ее детали, — иначе и не бывает. Вдумайтесь сами: могла ли быть создана Девятая симфония, если бы Бетховен наперед не видел смысл своего творения, не наметил заранее его структуру, не знал, каким будет завершающий аккорд?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Работать, как сапожник? Я бы сформулировал это по-другому: ведь хороший сапожник — тот же творец, и сравнивать неумелого художника с сапожником — значит грубо, жестоко и безосновательно оскорблять почтенную профессию. Сапожник, если он мастер своего дела, тоже заранее видит, каким получится будущий ботинок, а портной, снимая мерку, отлично представляет себе творение рук своих. Нет, хороший сапожник не халтурит. Лишь дурной сочинитель зря переводит бумагу.

Строитель моста с первого же момента видит будущее сооружение; точные расчеты подтверждают это предвидение и вносят коррективы. Но великие мастера редко нуждаются в подобных коррективах… Я не склонен исключать момент предвидения и в строительном искусстве ласточки или бобра. Думаю, что вряд ли было бы верно считать дар провидения присущим исключительно лишь человеческому мышлению. Правда, существуют разнообразные способы мышления — это максимум, с чем я могу согласиться. Люди тоже бывают самые разные, хотя все до одного говорят на разумных языках. Тибетская медицина — такая же наука, хотя и ведет свое происхождение не от Галена, как европейская. Да и геометрия существует не одна.

О, но Уильям Терни Кларк — европеец из европейцев! Английский джентльмен образца 1832 года. Англичанин — поскольку в ту пору лишь в Англии буржуа тоже мог сойти за джентльмена. Впрочем, только буржуа способен на такую отнюдь не джентльменскую «бестактность», чтобы тотчас запросить сто пятьдесят фунтов стерлингов за труды. Этакий буржуа-джентльмен, который себя считает куда более надежным человеком, чем какого-то там аристократа. И если уж он не слишком высокого мнения о лордах собственного отечества, то что ему думать об экзотическом венгерском графе, который без конца путешествует и сорит деньгами направо-налево! Как знать, может, по этим денежкам ростовщики плачут? Нет уж, тут надо действовать наверняка. Труд вложен — и, как говорится, давай деньги на бочку!