Йожеф Лендел - Избранное

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это строки из стихотворения Петефи:

Поэт Петефи отнюдь не был буржуазным пацифистом. Он прославляет совсем иные деяния и призывает отправить «На виселицу королей!». Петефи был истинной звездой революции, певцом всемирной свободы, наиболее последовательным представителем плебейской революции — и потому пришел в столкновение с колеблющимся левым крылом и с Кошутом…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Петефи имел на то право, если вообще можно говорить здесь о праве, поскольку он не только желал погибнуть на поле брани, но и погиб там.

Вздумай я сейчас пересказать вам или хотя бы вкратце обрисовать стремительные события 1848 года, и боюсь, мы никогда не доберемся до конца нашего повествования. Однако опустить те или иные подробности — значит обкорнать и саму историю моста; ведь мост был не кулисами, не задним фоном революционных действий, но участником событий, чуть ли не жертвой, он был героем революции, раненным в пылу сражений.

Попытаюсь, вдруг да удастся, привлекая минимальное количество фактов и действующих лиц, сделать экспромтом набросок событий.

В январе Сечени намеревается собрать комиссию по строительству второго моста. Видите, что он за человек!.. Правда, при этом он то сетует («Время мое пролетело»), то, намекая на близящиеся события, многозначительно изрекает: «Никому другому, кроме меня, это не под силу…»

От покорности судьбе до кичливой похвальбы промежуток всего в несколько дней.

В феврале, когда почтенные пештские граждане — как я уже упоминал — обращаются с жалобой к властителю и наместнику, что, мол, въезд на Цепной мост — первый мост города — лишит их ярмарочной площади, и когда Сечени уже хлопочет по поводу второго проекта, во Франции вспыхивает революция, а Италия поднимается на борьбу против австрийских угнетателей. 2 марта французский король Луи-Филипп покидает страну.

События в Италии. Впрочем, лучше процитировать письмо Сечени, датированное 5 марта:

«В Италии богатый класс весьма напуган распространившимися теориями в духе Луи Блана. Там, говорят, сейчас такое затишье, что правительству нашему отныне можно уделять больше заботы etc., etc. Венгрии…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не будь Сечени деятелем столь проницательным и не мысли он современными категориями, мы, право же, не стали бы столько говорить о нем. Но наша характеристика отнюдь не исчерпывающая. На следующий день он отправляется к Меттерниху; Мелани встречает его следующим приветствием:

— Bonjour, citoyen! [84] Добрый день, гражданин! (фр.) — на улице Реннвег подобные шутки сейчас считаются остроумными.

Сечени входит в игру.

— Merci, délicieuse sans-culotte [85] Благодарю, очаровательная революционерка (фр.) . .

Меттерних обменивается с ним несколькими словами, остальных гостей не удостаивает вниманием и тотчас покидает общество.

Ведь Меттерних от Ротшильда получает информацию о парижских событиях и знает, что попал в беду. Ротшильдовская служба информации действует надежнее, чем разведка австрийской дипломатии, и проворнее, чем ее курьеры.

Меттерниху в ту пору семьдесят четыре года. Когда Ротшильд самолично описывает ему парижские события, он отвечает: «Holt mich der Teufel, so holt er Sie auch» — «Если черт возьмет меня, то он прихватит и вас». В этом он оказался прав! Вечером 14 марта Меттерних бежал из Вены. Я уже говорил, что Ротшильд снабдил его тысячей талеров в дорогу. Соломон Ротшильд решает бежать только 10 октября. Меж тем двор уже в мае спасается бегством в Инсбрук. Правда, мы знаем, что черт, который унес их туда, вскоре же и вернул их всех до единого обратно…

15 марта, когда в Пеште уже провозглашены двенадцать пунктов — требования венгерской революции, а Петефи с лестницы Музея декламирует свою «Национальную песню», Сечени да и Кошут тоже находятся в Вене.

Они направляются во дворец на переговоры, прибыв из Пожони, с сословного собрания, и встречает их венский люд, венская революция. Кошута забрасывают дождем цветов, подбадривают криками «ура». А в подбадривании Кошут всегда очень нуждался…

Сечени попадает в одну карету с супругой Кошута; госпожа Кошут дрожит всем телом. И пока народ триумфальным шествием сопровождает Кошута к эрцгерцогу Карлу, Сечени за накрытым столом беседует с другим своим политическим противником — Лайошем Баттяни, премьером будущего правительства.

— Все прошло так тихо и спокойно, — рассказывает Баттяни о венском восстании, о баррикадных стычках, — грабежей не было и в помине.

— О, это как раз меня и пугает, — отвечает Сечени. — Если ворам не до корысти, значит, они тоже охвачены фанатизмом.

Вдвоем отправляются они к эрцгерцогу Иштвану, где и обсуждают вопрос о формировании ответственного министерства. Принимается решение, хотя Сечени и протестует, что главою правительства станет Баттяни, а эрцгерцог Иштван будет полномочным наместником и, значит, alter ego Фердинанда V.

На следующий день, 16 марта, Сечени, Кошут, Баттяни и эрцгерцог идут к императору, чтобы скрепить императорско-королевской подписью решение, принятое ими накануне.

Этот милостию божией коронованный идиот молит о пощаде, обращаясь к эрцгерцогу Иштвану:

— I pitt di’, nim mir meinen Thron nit! [86] Прошу тебя, не отнимай у меня трон! (нем.)

Сечени молча взирает на слабоумного властителя, который боится, как бы родственник не стащил его с трона. Из-под нахмуренных бровей следит он за Кошутом… Надо же было этой сцене разыграться именно перед Кошутом! Но видит он и собственное отражение в сверкающих зеркалах зала, где коронованный выродок изъясняется на таком венском наречии, какое услышишь разве что из уст тех простых смертных, кто обычно усаживает его не на трон, а на стульчак…

Так было сформировано первое ответственное министерство. Таким образом Королевский рескрипт от 17 марта, узаконенный подписью Фердинанда V, упраздняет прежнюю венгерскую сословную конституцию. Или, точнее говоря, сулит упразднение… Несколько дней назад в Вене чего только не сулили восставшему народу, войдя в раж от собственных посулов.

И все же, какие бы сцены ни предшествовали этому акту, он казался великим достижением, и Сечени в тот же день пишет своему секретарю:

«Друг мой, мы переживаем чудесные времена! Судьба нашей национальной отчизны висела на волоске. Первый акт прошел великолепно! Я полон самых радужных надежд. Воистину, полной мерой я наслаждаюсь тем, что произошло в Вене вчера и сегодня. Кажется, будто на нас или на них наконец-то снизошло прозрение! Я не смею усомниться в ярчайшем расцвете нашей нации. Неслыханной, великой роли Баттяни и Кошута я способен лишь радоваться, и, бог свидетель, ни капли зависти не таится в душе моей, я тешу себя сладостной уверенностию, что у политики моей нет иной побудительной силы, кроме как преданность делу.