Йожеф Лендел - Избранное

Приму ли я какое-либо участие в правительстве, пока не знаю. Здоровье мое в плачевном состоянии, я едва держусь на ногах.

О Вене мне сейчас писать несподручно; однако могу поклясться: и моя скромная лепта есть в той заре, что воссияла над нами.

Какими бы ни угадывались второй и третий акт разыгрывающихся событий, необходимо выждать их. Что до меня, то я самым преданнейшим образом стану служить Баттяни и Кошуту.

Моя политика была верной, но медленной. Кошут поставил на карту все и, по крайней мере, до сих пор выиграл для отчизны столько, что мне с моей политикой, пожалуй, и за двадцать лет не удалось бы достичь этого. Если реакция не даст себя знать и если в нас чувство патриотизма одержит верх над завистью, а гражданские добродетели — над честолюбием, то верю: будет прок от венгров, и немалый!

Пожонь, ввечеру 17 марта 1848. Иштван Сечени».

В искренности этого письма не может быть и тени сомнения. Когда придет пора сомнений и теней, мы и обнаружим их в его письмах и в дневнике, который в эту пору откровеннее, чем когда бы то ни было. В следующем, датированном 21 марта письме вновь возникает тема, более всего интересующая нас, поклонников моста: «Что поделывает Кларк, и как там мост?» — справляется он у Ташнера.

Но тогда, в первые дни революции, Сечени, должно быть, не до моста. Он снова излагает свою политическую позицию:

«Сейчас я не пользуюсь ни малейшим влиянием. Ich halte mich bei Seite! [87] Я остаюсь в стороне (нем.) . Всеми силами и честью своею я поддерживаю и защищаю Баттяни и Кошута».

22 марта Сечени назначают министром путей сообщения. «Не принять пост было невозможно», — пишет он секретарю. Но к тому времени восторженный порыв первых дней уже угас. И в дневнике Сечени признается:

«Я подписал свой смертный приговор!»

24 марта он пишет: «Finis Hungariae» [88] Венгрии конец (лат.) . .

А 8-го говорит Ференцу Деаку:

— Ясно одно: нас повесят либо верхи, либо низы, и я угожу на виселицу, как Пилат — в «Символ веры».

И поддавшись мрачному настроению, Сечени якобы приветствует своих приятелей-вельмож начальными строками стихотворения Петефи:

Представьте себе, что́ при этом испытывал бывший лондонский посол, а ныне министр иностранных дел Пал Эстерхази, который с давних пор, когда в Лондоне средь дипломатов он слыл молодой лисой, а у Теккерея предстал в облике вожака-барана, успел подурнеть до безобразия, состариться и стал похож на какой-то чудовищный гибрид облезлой лисы и хворого барана.

Называется это стихотворение: «Магнатам»; оно было написано до «Национальной песни» и не сопровождает, но предвосхищает события. Вот как звучит пятая его строфа:

Причин для беспокойства у Сечени хватает. Вена начинает приходить в себя и с помощью манифеста пытается урезать полномочия министерства. Сечени впадает в отчаяние. Он ждал от Габсбургов больше, чем от них следовало бы ждать. Кошут же скатывается влево, — не переходит, но катится в буквальном смысле слова. «Без кровопролития не обойдется!» — заявляет он и требует вооружить молодежь.

Сечени страшится этой меры. Но страшит она и самого Кошута. В особенности боится он радикальной молодежи вроде Петефи или Вашвари. Разве не страхом продиктованы его слова:

«Нечего бояться этих молодых подстрекателей, их и наберется всего сотни три, не более. Стоит мне сказать хоть слово, и они будут сметены».

Позднее Кошут все же признает, что эти «молодые подстрекатели» могли бы стать его подлинной опорой, и на какое-то время он до известной степени подпадает под их влияние.

Сечени же никогда и никоим образом не желал окончательно порвать с Габсбургами, да и Баттяни — председатель ответственного министерства, очутившись на распутье, настаивает на том, чтобы Венгрия военными силами помогла империи в подавлении итальянского освободительного движения. Кошут поначалу колеблется, и, таким образом, временно одерживает верх левое крыло, Петефи — идея революционной солидарности и всемирной свободы. На этой почве снова вспыхивают разногласия между Сечени и Кошутом, утихшие было на короткое время.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Упоминание о Петефи впервые фигурирует в дневнике Сечени 17 апреля 1848 года.

«Кошут от имени нации выступал против правительства, а теперь Петефи и компания выступают против нас также от имени нации».

В этой своей интимной беседе с дневником Сечени высмеивает Кошута, сторонящегося левых устремлений.

А 19 апреля Сечени радуется тому, что «англичане стойко держатся против чартистов».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не знаю, имеет ли в виду Сечени тех англичан, что живут в Пеште, но чартистами он, всего вероятней, называет пештских рабочих и ремесленников. Сравнение не точное, но Сечени мог себе это позволить. Что же касается пештских англичан… Вскоре и до них дойдет черед, а пока несколько слов относительно общей ситуации, поскольку тут переплетаются воедино дело сооружения моста и большая политика.

Сечени собирается наладить в механическом цеху Пештской вальцовой мельницы производство оружия. В этом он рассчитывает и на помощь Адама Кларка. 23 апреля вместе с министром торговых дел Клаузалом он посещает Кошута. Кошут намеревается представить на цели вооружения пятьдесят-шестьдесят тысяч форинтов в месяц.

25 апреля провозглашена австрийская конституция.

А затем следует дурное известие: австрийские военные силы одержали победу над армией Сардинии и итальянскими революционерами. В записи от 29 апреля значится:

«В Тапио-Бичке крестьяне прогнали помещиков».

12 мая имя Петефи второй раз появляется на страницах дневника:

«Народное собрание послало делегацию. Речь держит Петефи. Танчич, Видош, Палфи, Глембаи, Баттяни разговаривают пренебрежительно, я — примирительно. Деак — с нажимом. Кошут кутается в плащ, у него жар (?!)».

Это происходит в первой половине дня. А затем, на министерском совете, выступает и Кошут. «Неприкрытый бунтовщик», — констатирует Сечени.

А в другом источнике на этот счет сообщается следующее: солдаты Ледерера [90] Ледерер Игнац (1769—1849) — австрийский генерал; организатор кровавой расправы над пештскими демонстрантами 10 мая 1848 года. заманили в ловушку и изрубили демонстрантов. Петефи созывает народное собрание перед зданием Национального музея и требует вооружить народ, при этом он произносит такие слова: «Я бы этому министерству не доверил не только отчизну, но и себя самого, даже пса своего».