Михаил Булкаты - Живой обелиск

— Почему аулом распоряжается сын каменотеса? Для чего же я кончал телавские курсы, ношу в кармане мандат? — возмущался Лекса, усаживая к столу Хуту.

«Настало новое время, возвещает Арчил. Что же здесь нового? Для чего вся суета, если не обошлись без сына кулака?» — кусал в задумчивости кончик уса Хута.

— Если бы Габо и сын каменотеса были против кулаков, они не приняли бы Цуга в колхоз. Люди ушли на охоту, а собаки залезли в кладовую! — сообщил он хозяину дома новость.

— Кто тебе сказал, что Цуга приняли в колхоз? — подскочил на месте Лекса.

— Сам Цуг…

Хыбы и Лекса удивились: с каких это пор Цуг стал делиться секретами с Хутой?

— Он предупредил, чтобы я никому не проболтался. Не напрасно же он подмазал Арчила своими бычками!

— Какими бычками? — в один голос спросили Хыбы и Лекса.

— Пять быков он отдал колхозу, шестого обещал подарить мне.

Хыбы опрометью выбежал из комнаты…

Председатель был один в колхозной конторе, построенной по совету Чипи. Арчил сидел на табурете и курил, сгорбившись. На шорох шагов поднял голову и красными, воспаленными глазами оглядел вошедшего. На его заросшем черной щетиной лице блуждала детская улыбка.

— За два дня вспахали больше половины Процентов! — похвалился он, будто Хыбы пришел узнать про это.

Хыбы молчал, Арчил блаженно улыбался. Наверное, ему виделся в эти минуты светящийся пар над вспаханным полем.

— Сердце радуется, — добавил он.

Хыбы не удержался:

— Сердце Цуга не меньше радуется!

Будто обухом по голове ударили эти слова Арчила.

— Человек, мечтающий о новой жизни, не скажет такие слова, Хыбы!

— Я тоже мечтаю о новой жизни, только без кулацких элементов.

— О каких элементах ты говоришь?

— Я не хочу колхоза, который нельзя построить без Цуга, — прорвало Хыбы. — Не за тем мне дали мандат!

— Если у тебя нет ума, то к чему тебе мандат? — взревел Арчил.

— Весь аул об этом говорит. Заявление Цуга у тебя в кармане!

— Заявление Цуга? Ха-ха-ха! — он достал из кармана бумаги и поднес их к глазам Хыбы. — На, разбери их! Ты же член правления! Найди среди них заявление Цуга!

— Мне не до смеха, председатель. Верни мое заявление, — сухо сказал Хыбы. — Сначала Цуг отдал быков, а затем и сам влез в колхоз.

Арчил скомкал заявление Хыбы и швырнул ему в лицо:

— У-у! Ты и в самом деле элемент! — Он схватил Хыбы за плечи и вытолкнул за дверь. — Убирайся прочь! Без тебя вспашем Проценты!

— Ты вспашешь их вместе с Цугом!

Одну дорогу в жизни видел Арчил, — колхозную. По ней шли и Габо, и Чипи, и Иос. Бог свидетель, Арчил хотел избрания Хыбы. Какой же председатель из сына каменотеса, если он не обучен грамоте? Но люди не захотели избрать Хыбы! Глаз у народа острый. Заметили, что Хыбы и Лекса герои только на слова, а на деле…

Помнит Арчил, как в Душети крестьяне сражались с кулаками за землю. Услышав о душетских событиях, терекаульская молодежь, вооружившись, ушла на помощь крестьянам.

«У меня правый глаз почти слепой, я не могу целиться», — прикинулся несчастным Хыбы. Лекса тоже согнулся, как хворая кобылка. «Мать Сабо при смерти, я должен отвезти ее к врачам», — сказал он.

Не было Хыбы с Лексой и тогда, когда Арчил и Габо, спасаясь от преследования вооруженных кулаков возле аула Шахветиле, бросились с обрыва в реку Ильто.

Когда объявили борьбу с отсталостью и безграмотностью, Хыбы и Лекса, вооружившись бумагой и карандашами, ходили по дворам и обучали грамоте аульчан. Из активистов, умеющих читать и писать, некоторых послали учиться за счет государства. Кто был активней Хыбы и Лексы? Их и направили на телавские курсы. А кого могли обучить Арчил и Габо, когда сами с трудом читали по буквам?

— Председатель, отдай мое заявление! — лениво произнес Лекса, неслышно переступив порог конторы.

Арчил ждал этого.

Застывшими глазами он смотрел на Лексу и думал: «Чья теперь очередь? Кто вынет очередной камень из стены, сложенной с таким трудом?»

Все забрали свои заявления. Остались только Иос и Габо, но они не приводили к Арчилу.

Куда же пропал Габо? Почему в тяжкую минуту бросил друга на произвол судьбы?

Председатель метался в четырех стенах. Когда Габо распахнул дверь, у Арчила вырвался радостный крик:

— Дзуака! — Он хотел обнять Габо, но тот отстранил его.

— Неплохую опору ты нашел, — сурово произнес он.

— Гибнем, Габо, очнись!

— Я очнулся, тебе уже не нужны наши с Чипи шеи, ты землю Процентов пашешь быками Цуга!

— Чего ты мелешь, Габо? Разве вы с Иосом не засучивали рукава, чтобы силой отнять этих быков?

— Правду говорят люди: за пять быков и участок, земли Арчил из кулака сделал колхозника!

— Дзуака, скажи мне, зачем ты пришел?

— Я не хочу быть вместе с Цугом в одном колхозе.

Кончилась жизнь, отвернулся от него и Габо! Отрубил бы Арчил собственные руки, предал бы их иссеченной градом земле Процентов, только бы не пошатнулся колхоз, только бы не видеть человека в ярме…

Горе Арчила сочилось из глаз. Плакал председатель. При посторонних он не показал бы своих слез.

— Хорошо, — сказал Арчил. Он встал и засучил рукава.

— Ты мне не чужой, Дзуака. Помнишь, был уговор: моя жизнь принадлежит тебе, а твоя — мне. Ты предал нашу дружбу, предал колхоз, и твоя жизнь должна прерваться…

Он резко ударил Габо кулаком в грудь. Тот закрыл лицо ладонями.

— Арчил! Ты с ума сошел! Успокойся, что ты делаешь!

— И ты меня ударь, Дзуака! Бей! Бей! Я хочу умереть от твоей руки.

— Арчил! Опомнись!

— Бей меня, Дзуака, я хочу умереть вместе с колхозом!

Габо с ужасом смотрел на друга.

Второй удар Арчила пришелся ему в висок, и Габо, покачнувшись, упал перед ним навзничь.

Арчил, потрясенный тем, что только что сделал, бросился на колени перед другом:

— Очнись… Габо, очнись…

Габо лежал безмолвно, с закрытыми глазами.

— Ничего до тебя не доходило, Дзуака! Ты погубил меня… — Арчил поставил друга на ноги, но тот снова упал.

Потом Арчил услышал короткий стон и, подумав, что его обманывает слух, замер в ожидании. Габо открыл глаза, повел ими по сторонам.

— Что? — спросил он. — Почему ты плачешь, как женщина? — Он приподнялся и, вспомнив происшедшее, прохрипел: — Арчил, почему ты хотел убить меня? Я же тебе не кровник.

Арчил молчал, слезы текли по его бледным щекам…

Я посмотрел на дядюшку Иорама и увидел, что на его щеке тоже поблескивает капля. Я отвернулся: нехорошо считать слезы мужчин.

— А где ты был в этот момент? — спросил, глядя в сторону.

— Я? — растерялся Иорам. — Я стоял за дверью…

Я затронул больное место дяди Иорама.

— А если бы Габо не очнулся?

— Бывают же у человека минуты, когда он готов наложить руки даже на себя! — Дядя Иорам скосил глаз на мою записную книжку: — Отметь: на второй день Хута попросил у Цуга быка, чтобы вспахать участок. Цуг отказал.