Ангел Каралийчев - Весна

«Что это со мной?» — только успел подумать снеговик и начал быстро таять, согретый жаром печи и горячим чаем.

Старик жадно пил и думал:

«Все-таки есть еще на свете добрые люди! Не попадись мне этот дружок, я околел бы от холода. Приглашу-ка я его к себе домой, пусть побудет у меня до рассвета. Бродит ночью по улицам — кто его знает, есть ли у него кров?»

— Эй, приятель, — окликнул своего гостя метельщик, — ты где ночуешь?

Никто не ответил. Снежный человек растаял и превратился в лужу воды. На стуле остались только его шапка и пальто. Стручок красного перца плавал посреди лужи.

— Ушел! — тихо произнес старик, зевнул и задремал.

Перевод Е. Яхниной.

Тихо застрекотали кузнечики. Зашелестела полегшая трава, сохранившая еще тепло солнца. Замелькали светлячки в кустах у маленьких мадарских мельничек. Заколыхались над ними трепетные ивы, расправили белые свои ветви. Глухо зашумела густая листва. Потонули во мгле вековые, огромные глыбы, сорвавшиеся с горных вершин. Высоко над верхушками гор дрогнула желтая звезда и поплыла над синей Дунайской равниной. Она словно покликала за собой две другие, и те, как цыплята, послушно потянулись следом за ней. Но их голоса затерялись где-то высоко в золотистой пыли Млечного Пути. Озаренные лунным светом, звонче запели кузнечики, громче зашелестели листья и травы, игриво заплясал прозрачный ручей в долине. Месяц покатился над горными кручами и в нерешительности замер на самом краю одной из скал, словно размышляя, плыть ли ему вниз, в синеву, простершуюся над пшеничными полями, или завалиться на мягкую траву, под ветви сирени, и уснуть крепким сном. Загляделся ясноликий месяц на широкие поля, которые торопливо облачались в серебряный ночной убор, свесился над скалой и плеснул, словно из ведерка, светом на глинобитные стены разрушенных жилищ, залил каменные развалины, ласково коснулся могильных крестов, поставленных тысячу лет назад.

Проскользнул над Мадарской крепостью, чьи высокие каменные стены с островерхими башнями, с глубокими круглыми окошками и узкими бойницами давно уже обрушились. Проплыл над дремлющей темной рощицей и нежно прильнул к ветвям сирени, согнувшимся под тяжестью цветов и птиц.

Какая долгая вереница веков прошла перед взором этого золоторогого месяца!

Где теперь та земля, где те люди, которые девять столетий назад неслись вскачь по Дунайской равнине, охотились за вепрями в Делиорманских лесах, вкушали на пирах медовую брагу и вместо знамен высоко взметали вверх черные бунчуки? Где орды закованных в тяжелые железные кольчуги воинов, вооруженных тонкими копьями, грозовой тучей устремлявшиеся на юг? Где пышные палаты, перед которыми чужестранец застывал, очарованный? Где язычники, поклонявшиеся орлам, где первые христиане?

Огромное удивленное небесное око! Когда тысячу лет назад ты всходило над этой самой скалой, ты озаряло своим сиянием сильнейшую из болгарских твердынь. Ты проплывало над спящими примолкшими башнями, над дремучими лесами, где водились русалки и было видимо-невидимо диких зверей, и осыпало золотыми бликами престольный белокаменный град. Встречались ли тебе на его улицах юные влюбленные, очарованные красою ночи? Подслушивал ли ты нежные их беседы? Так поведай нам о тех суровых, жестоких, полудиких воинах в обагренных кровью одеждах из кож, что по ночам, опершись на свои копья, тосковали о далекой прародине, оставленной где-то в волжских степях — далекой и призрачной, как сон, как сказка.

Поведай нам эту сказку!

А мы ляжем в густую шелковую траву и будем слушать тебя. Смолкнут кузнечики, и сонный ночной ветерок будет раскачивать над нами ветви сирени, прогнувшиеся под тяжестью цветов и птиц.

Оживет высеченный в скале всадник, вонзит шпоры в исполосованные трещинами бока своего коня, и тяжело загрохочут каменные копыта по садам и крышам Мадара. Гул пойдет по всей Дунайской равнине. И еще не пропоют, не захлопают крыльями первые петухи, а каменный конь уже припадет с жадностью к белым водам Дуная, а всадник станет пристально вглядываться в глубины тихой реки, откуда должна явиться ему русалка.

Помнишь ли ты славного мастера, что вырубил в скале всадника и трепетного того коня? Помнишь ли молот его и руку, владевшую чудесным даром ваяния?

Он был совсем юн, этот славянин с желтыми, как солома, волосами, буйными прядями спадавшими ему на лоб, и загадочными глазами, озаренными огнем вдохновения. В крепости, где рога трубили боевой клич, где слышалось нетерпеливое ржание коней и раздавались громкие крики воинов, жадных до добычи, до женщин, медовой браги и сражений, этот человек был чужим. Он был отмечен печатью иных времен. Никто не знал, откуда он родом, откуда пришел в Плиску. Целый день бил он по резцу своим тяжелым молотом, а уморившись, опускал руку и глядел на поле, где мирные жнецы торопились сжать созревшую пшеницу, пока не налетели вражьи полчища, чтобы растоптать ее и пожечь. Он смотрел на жнецов, которые мелькали среди стогов хлеба, и песни их волновали его кровь.

По вечерам в колеснице с серебряными ободьями и заливистыми соловьями-колокольчиками проезжала здесь из Плиски царская дочь, дочь хана Омуртага, — стройная смуглая девушка с маленькими, твердыми, как фракийские яблоки, грудями. Она останавливала покрытых пеной могучих коней и долго смотрела на широкую спину мастера, на его крепкие загорелые руки, рассекавшие камень. Почувствовав на спине взгляд ханской дочери, юноша вздрагивал. Сладкий сок разливался по его жилам. С колотящимся сердцем бил он по камню, и молот пел в его руках, а скала становилась мягкой, как земля, напоенная вешним дождем.

Смуглая девушка кидала в него мелкими камушками, и смех ее, юный и вольный, раздавался совсем рядом.

Однажды вечером, когда княжна появилась снова и стала за его спиной, он вдруг обернулся, и она почувствовала, что тонет в его кротких и грустных синих глазах. Замахала ханская дочь руками, принялась звать на помощь. Повернула колесницу и хлестнула коней. До полуночи не мог мастер уснуть, все ходил по сжатому полю меж снопами и пел, пел ту же песнь, что поют кузнечики. Мерцали в ночи огоньки дальних аулов. Никогда еще звезды не сияли так ярко. А в полночь он прилег на траву. Услышал, как бьется сердце земли, улыбнулся, закрыл глаза и протянул руки к звездам. И явилась ему тогда во сне дочь могущественного хана Омуртага — стройная, смуглая, желанная. И спросила его:

— Я услышала голос во сне. Кто-то звал меня. Не ты ли? Отчего ты зовешь меня?