Ангел Каралийчев - Весна

Дед Иван Кримка достал из-за пояса потертый футляр, вынул очки с помутневшими от времени стеклами, напялил на нос, осторожно надорвал конверт, вынул письмо и, едва начав читать, сокрушенно закачал головой:

— Худо, брат.

— Что худо?

— Плохое письмо. Погоди, дай разобраться.

Лазар вздрогнул и весь сжался в своем темном углу. Человек он был пуганый. Сызмальства носил в душе страх. Как-то, когда ему было пять лет, забрел в их село медвежий поводырь и привязал своего зверя к плетню, у самого их дома. А медведь ненароком отвяжись, да и войди в открытую калитку. Маленький Лазар в это время играл во дворе под шелковицей. Волоча за собою тяжелую цепь, медведь двинулся к мальчику и переступил через него. Не тронул, ничего худого ему не сделал, но и этого было достаточно — долго, пока Лазар не вырос, все мерещился ему, все стоял перед глазами медведь. Двадцати лет от роду Лазар осиротел и пошел наниматься в люди. Ходил из села в село, искал работу. Но тут на него накричат, там отругают, никак не мог парень подыскать себе места. Наконец добрался до села Осикова, там и зацепился. Пробатрачил лет пять-шесть, скопил немного деньжат и женился на Инке. Они сняли в аренду огород и стали разводить овощи. В будни работали на огороде, в праздник отдыхали. Жизнь вели самую скромную. И надо же было случиться такому — однажды ночью какие-то бандиты зарезали и ограбили мельника Кривицу. Крестьяне, знавшие робкий нрав Лазара, принялись, потехи ради, донимать его расспросами.

— Слышь, Лазар, а ты не из тех ли будешь?

— Из каких?

— Да тех, что Кривицу прикончили?

— Да вы что, братцы, я и мухи-то не обижу…

А неотвязные шутники знай потешаются.

— Не отказывайся, — говорят, — не иначе, твоих рук дело.

И чем больше оправдывался бедняга, чем больше умолял не пугать за зря, тем пуще раззадоривались осиковчане. Тогда-то и прилипла к нему кличка — Лазар Душегуб. Невмоготу стало Лазару. Целыми ночами, бывало, мается, и сон его не берет. И вот как-то по весне собрал он свои пожитки, нагрузил на телегу и потихоньку да полегоньку добрался до нашего села. Поглядели наши на его бедноту, взяла их жалость, и решили они помочь человеку. Незадолго перед тем отдала богу душу бабушка Кына. Бобылка — никого, даже кошки после нее не осталось. И пустили Лазара в ее домишко. Там он и расположился на житье.

Растроганный людской добротой, Лазар отправился в Яневу корчму и там рассказал о своих бедах-мытарствах. Рассказал о медведе, о людях, которые взвели на него напраслину, будто это он убил мельника Кривицу. Ничего не утаил. Все как есть рассказал, как на духу.

— Чем же заниматься будешь? — спросил его кмет.

— Я огородничать умею.

— Ну что же, огородничать так огородничать, — главное в деле толк понимать.

Но уже на следующее утро, когда повез Лазар навоз на огород, целая орава детишек бросилась за ним следом с криками:

— Лазар Душегуб едет! Лазар, зачем мельника зарезал?

Трижды пытался Лазар распрощаться с нашим селом, но дед Иван Кримка каждый раз останавливал его:

— Куда? Да в уме ли ты? Плюнь ты на них. Темный народ, что с них взять? Пускай себе брешут, а ты не слушай.

Когда началась война, забрали в солдаты и Лазара. Вскоре слух прошел, будто его ранило. В первом же бою, едва заслышав пушечный выстрел, подхватился наш Лазар и давай бог ноги. Тут пуля его и настигла. Вернулся Лазар хромым. Еще и теперь у него зуб на зуб не попадал — такого страху там натерпелся.

Чередой потянулись годы. Детей у них так больше и не было, и Инка стала жить чужими радостями. Она вся загоралась, когда видела маленького ребенка, ягненочка или птенчика.

Во всем селе Лазар питал доверие только к одному деду Ивану, и потому страшно перепугался, когда Кримка сказал «худо, брат».

— Что, что худо-то? — отважился спросить из своего темного угла Лазар.

— Что? В письме вон сообщают, что ты зарезал мельника Кривицу. Чего на меня уставился?

— Дед Иван…

— Знаю, знаю. Стращают тебя, сынок. Пишут, бесстыжие, будто, когда ты зарезал мельника, то и деньги его прибрал. Полная кубышка золотых червонцев была зарыта будто у Кривицы на огороде за мельницей. А этот, что пишет, родней Кривице будто доводится, седьмая вода на киселе. Требует, чтоб ты полкубышки ему отсыпал. Грозится нагрянуть как-нибудь ночью. Так чтоб ты приготовил червонцы-то! А коли, пишет, не отдашь, шкуру с тебя сдерет. Башибузук проклятый!

Лазар стоял белый как мел.

— Дед Иван, ты ведь знаешь меня как облупленного. За что они меня мучают? Что я им худого сделал?

Бедняга дрожал, глаза его были полны слез.

— Ну, ну! Чего нюни распустил, ровно баба какая? Вот не слушаетесь меня, а не зря я вам твержу, чтоб каждый заимел в доме такое ружьишко, как у меня. Спору нет, старое оно, но зато бьет что твоя пушка. Попробовал бы кто мне такое письмо написать да припожаловать ко мне ночью, я бы в нем, как в решете, дыр понаделал бы. Долго б он мою кримку помнил. Двадцать лет, почитай, не брал я ее в руки, боюсь из нее бахнуть — больно много у нас в селе баб на сносях.

Лазар встал и, пошатываясь, направился к двери. Дома, когда он рассказал обо всем Инке, та в голос запричитала.

Стемнело. Затих грохот телег по улицам села, вернулась с пастбищ скотина. Ночь нагнала еще больше страху на беднягу Лазара и его жену. А ну как и впрямь заявится тот? Что ему скажешь, как перед ним оправдаешься? Вскоре над темными деревьями сада показалась луна, и стало светло как днем. Лазар выскочил на улицу и побежал к дому деда Ивана. Постучался, всполошил собаку. Дед Иван вышел к нему в одном исподнем.

— Ты чего это стучишься об такую-то пору?

— Прощенья просим, дед Иван! Хочу попросить тебя об одном деле, не откажи уж. Будь отцом родным!

— Говори.

— Дал бы ты мне свое ружьишко-то.

— Ружье? Да ты в уме? Зачем оно тебе понадобилось? Кого стрелять собрался?

— Да никого я стрелять не буду. А так, для храбрости.

— Ишь чего удумал. Хорошенькое дело. Вот теперь-то мне и открылось, что ты за человек и почему тебе такие письма шлют. С виду тихоня, мухи не обидишь, а пришел за ружьем. Иди-ка ты прочь от моих ворот, не то собаку спущу. Марш!

Лазара в жар бросило.

— И ты, дед Иван!

— Да, и я! Видали? Ружье ему подавай, людей убивать.

Сквозь землю готов был провалиться несчастный Лазар. Кримка в сердцах громко хлопнул дверью.

До полуночи Лазар Душегуб таскал из сада бревна, поленья, камни — ворота заваливал. Тетка Инка светила ему керосиновой лампой. К тому времени, когда первые петухи пропели, ворота были так прочно завалены, что и вдесятером не сдвинуть. А когда пропели третьи петухи, Лазар разобрал плетень в дальнем конце сада и вывел под уздцы старую свою лошаденку. На телеге серая, точно черепаха, сидела тетка Инка, пугливо озираясь по сторонам.