Ангел Каралийчев - Весна

Никола застыдился, опустил глаза и до самого вечера не глянул ни на одну из жниц.

Наутро пришли еще пять жниц, и все поле убрали до колоска. Завили бороду. Собрали снопы. Пока Никола складывал крестцы, с родопских вершин оторвались свинцовые тучи и вскоре повисли над равниной. Стало черным-черно. Жнеи бросились в Сырпицу. Загремел гром. Забарабанил град по черепице. Земля побелела. Недялка сидела в сенях, глядела на белые небесные пули и говорила:

— Хорошо, братец Никола, что ты вернулся. Как нам повезло! Этот град вылущил бы весь хлеб до последнего зернышка. Что бы мы тогда ели зимой?

Когда миновала дождливая ночь, Никола снова ушел на пыльные фракийские дороги. Чья-то заботливая рука опустила в его дорожную суму два теплых хлеба и деревянную миску, полную свежей малосольной брынзы.

Поздно вечером из города вернулся Гурко. Он снял баранью шапку, бросил ее на рогожку и сказал:

— Дело я выиграл, но хлеб погубил. Вот ведь беда!

— Так тебе и надо! — сказала Гурковица с укоризной. — Затеял судиться с родным братом!

— А град был крупный? — С куриное яйцо.

— Ох! И никогда еще поле не давало такого доброго урожая. Впору камень взять да поколотить себя по голове.

— Принести тебе камень? — услужливо переспросила Недялка и побежала в домовую пекарню. Спустя немного она вернулась и поднесла мужу «бороду» — последние хлебные колосья с поля в Мырзяновом долу, перевязанные красной ниткой.

Пронеслись летние вихри над Фракией. Заскрипели телеги, груженные снопами. На гумнах выросли высокие копны. На перекрестке дорог, под июльским солнцем, сидел, расставив ноги, Никола и дробил молотом синий гранит.

— Здравствуй, молодец! — сказал у него за спиной высокий сухощавый человек в белых обмотках. — Наконец-то я тебя нашел! Много славных снопов связал ты в Мырзяновом долу. А теперь мне некому помочь погрузить их на телегу. Вставай, пойдем в Сырпицу!

Никола обернулся:

— Это ты, брат?

— Я. Дай мне руку, братишка! Что было, то прошло. Суд присудил поле мне, да я его не хочу. Пусть оно будет общее: мое и твое. Вместе будем его обрабатывать и хлеб разделим по-братски.

Никола выпустил молот, вскочил и крепко сжал руку брата.

Перевод Е. Яхниной.

Воротившись с мельницы, Лазар Душегуб откатил тележку к сараю. Инка, жена Лазара, тщедушная бабенка в черном платке, выбежала из дому. Она была маленького росточка, и один глаз у нее почему-то все время слезился. С тех самых пор как похоронили они с Лазаром своего первенького, из левого ее глаза не переставая текли слезы.

— Ставь, жена, угощение! — крикнул Лазар. — Хорошую новость привез.

— Какую?

— Сейчас скажу. Дай только телегу разгрузить.

Лазар — худой высокий человек — взвалил на спину мешок с мукой, а Инка поспешно распахнула перед ним дверь. И, когда он вошел в дом и сбросил мешок на пол, принялась заботливо отряхивать его спину. Но так как коротышка-жена едва доставала ему до пояса, половина спины так и осталась в муке.

— Ну, говори.

— В гнезде вылупились четыре птенчика.

— Да что ты! — взволнованно проговорила Инка.

— Завернул я по дороге на наш огород. Помидоры уже кое-где поспели. Завтра снимать можно. Дай-ка, думаю, загляну в гнездо. Как они запищат! Лежат четверо, голенькие, голенькие. И ну клевать мои пальцы, глупые.

— А ты, не приведи господь, не трогал их? А то ведь мать тогда их бросит.

— Нет. Что ты, разве таких можно трогать? Только вылупились.

Обрадованная Инка отерла левый глаз, который от умиления стал слезиться еще пуще, и забегала, захлопотала. Налила фасолевой чорбы в новую миску, подала на стол, и сели они ужинать. Но не успел Лазар зачерпнуть первую ложку, как жена так и подскочила.

— О господи, как же это я запамятовала! Ведь мы письмо получили, Лазар!

— Письмо? Кто принес?

— Почтальон Драган.

— Дай сюда.

Инка потянулась к стенной полке, достала письмо. Она до того растерялась, когда взяла его из рук почтальона, что не знала, куда и спрятать, и сунула на полку с посудой под миску.

Лазар, ухмыляясь, протянул за конвертом руку. Оглядел со всех сторон. Даже понюхал. Письмо. Настоящее. И марка есть.

— Первый раз в жизни, жена, получаю письмо. Кто я такой? Самый что ни на есть распоследний на свете человек. Как говорит Иван, и меж двумя ослами пучка соломы поделить не могу, а вот поди ж ты, письма получаю. Много ль наберется в селе таких, что письма получают? Пойду попрошу, чтоб прочитали. Там, должно, чего-то написано.

— Ты бы хоть чорбы похлебал, пока не остыла.

— Не до чорбы мне теперь. Пойти разузнать, от кого оно и что там прописано. А важное это дело — письма получать. И пустяковая вроде бумажонка, а вот — на тебе! Кто ее знает, через какие моря-океаны пролетела?

Инка подала ему шапку. Выйдя за ворота, Лазар натолкнулся на ватагу ребятишек, игравших в чехарду и, точно щенята, кувыркавшихся по земле. Так как на душе у него было радостно и он торопился, Лазар не обошел детей стороной, а взял да и перепрыгнул через них. Мальчишки, разобидевшись, закричали ему вслед:

— Эй, Лазар, Лазар, за что Кривицу зарезал?

Лазар сорвал с головы шапку и замахнулся. Малыши прыснули во все стороны, словно вспугнутые воробушки.

Согнувшись в три погибели, Лазар вошел в корчму. Там были только двое — корчмарь Яне да дед Иван Кримка [4] Кримка ( болг. ) — старинное ружье; прозвище означает — «человек бывалый, видавший виды», «стреляный воробей». . Яне пыхтел над какой-то тетрадкой, что-то подсчитывал, слюнявя карандаш и почесывая им в голове. Дед Иван сидел, уставившись в отворенную дверь.

Был вечер. Народ возвращался с поля. Дед Иван дожидался, когда односельчане распрягут волов и зайдут в корчму, чтобы высыпать перед ними ворох новостей. До работы дед Иван был не больно охоч. Любил полеживать в тенечке у себя в саду, подстелив козью шкуру. Слушал гомон птиц, жужжание пчел и сочинял всевозможные новости. Уж что-что, а сочинять он умел. Умел он, кроме того, и читать, а писать знал только одно слово — Иван. Больше ничего.

Лазар подсел к нему.

— Доброго здоровья, дед Иван!

— И тебе дай бог здоровья. Ты что, Лазар?

— А вот что, дед Иван, письмо получил.

— Быть того не может. Какое письмо?

— Вот затем к тебе и пришел, чтобы ты мне его прочитал.

— Давай сюда. Я, брат, тертый калач, мне эти дела не в диковинку. А сказать, чтоб всякие там гимназии закончил — так нет. Грамоте выучился в России, когда огородничал там.

— Агромадная, братец мой, страна — ого-го! И агромадную я там науку превзошел. Столько всяческой премудрости понабрался, что голова стала тяжелей ломского арбуза. Рассказать бы обо всем об том немудрящим нашим людишкам — враз бы поумнели. Да, вишь, недосуг им меня слушать — работы у них завал.