Ангел Каралийчев - Весна

— Что же вы предприняли дальше?

— Да ничего. Решили атаковать ночью. Условлено было так: как только ударит колокол голинской церкви — так все разом на казарму! Ждали мы, ждали — всю ночь глаз не сомкнули, а колокол молчит, словно онемел. Первые петухи пропели, вторые. Светать начало. Сорвалась наша атака. Потом-то мы уж узнали, как дело было. Тех, кто пополз к казарме, чтоб перерезать ножницами колючую проволоку — всех до одного положили из пулеметов. Там и лежат. И ничего сделать не можем.

Георгий Димитров помрачнел. Тень легла на его высокий лоб.

— Выходит, отче, надо отказаться от революции?

Поп Андрей вздрогнул, сорвал с головы камилавку и положил ее на карту.

— От великого дела, — медленно произнес он, — мы не откажемся. Раз уж поп Андрей вытащил свою саблю из ножен, он на попятный не пойдет!

«Ай да святой отец!» — подумал про себя Димитров и вслух спросил:

— А все в ваших селах примкнули к восстанию?

Поп покачал головой.

— По дороге к тебе видел я одного земляка: расстелил мешок в тенечке и похрапывает. Мы революцию делаем, а он себе спит и в ус не дует. Эх, времени у меня не было, а то слез бы с коня да растолкал лежебоку.

— А ты почему оставил боевые позиции? — неожиданно спросил Димитров.

— Я делегат. Меня товарищи прислали за пушкой. Сломя голову скакал сюда через поле. Дайте нам вашу пушку, и мы разнесем в пух и прах эту казарму…

— Мы отправили пушку в Берковицу.

— Берковица уже взята. Отдайте приказ, чтоб как можно скорее вернули пушку. Меня народ за нею послал. Я без нее не уеду. Она мне заместо попадьи будет.

Димитров усмехнулся. Впервые за все эти тревожные и великие дни мимолетная улыбка озарила его суровое лицо.

— Отец Андрей, — сказал он и ткнул красным карандашом в одну из черных точек на карте, — враг здесь, в Бойчиновцах. Сегодня ночью мы расчистим железную дорогу на Лом. Как только семафор покажет, что путь свободен, — бери пушку и возвращайся к своим.

Димитров поднялся: разговор был окончен.

Поп Андрей просиял. Черная борода заколыхалась. Взволнованный до глубины души, шагнул он к народному вождю.

— Товарищ Димитров!

— Слушаю, отче!

— Позволь мне, старому медковскому попу, от всего сердца, как родного сына, обнять тебя. Я нынче ведь тоже был на митинге. Прискакал в тот самый момент, когда ты речь держал перед восставшим народом. Слушал я тебя, слушал и сказал себе: вот оно, поп! Искра брошена. Не спать, не есть, не знать усталости, не складывать оружия до тех пор, пока не сломим власть царя, генералов и банкиров. Отныне для меня нету пути назад! — торжественно произнес он.

И, раскинув огромные свои руки, поп Андрей заключил Димитрова в объятия, крепко прижал к груди и с жаром поцеловал в лоб. Потом сгреб со стола свою камилавку.

— Не поминай лихом, сынок, коли что! — воскликнул он, повернулся и выскочил вон из комнаты так же стремительно, как ворвался в нее.

Что за необычный поезд вышел из Бойчиновцев и плывет по желтому кукурузному морю к Мырчеву? Впереди, мерно постукивая, катится открытая платформа. На ней установлена запыленная горная пушка, чье дуло, точно огромное темное око, оглядывает даль. Около орудия — два пулемета. Паровоз, пыхтя, сердито и нетерпеливо толкает платформу вперед и тащит за собой товарный вагон, битком набитый вооруженными людьми. Состав везет повстанческий отряд попа Андрея и Кирилла Митева. Эти люди, обросшие бородами, с обветренными лицами, кто в кепках, кто в папахах, с готовыми к бою винтовками на коленях, эти люди — бойцы-повстанцы. Они едут на штурм Ломской казармы. Весь день вели они неравный бой с многочисленным неприятелем, засевшим в Бойчиновцах. Отчаянно бились до тех пор, пока наконец не принудили солдат Шуменского батальона скинуть рубашки да поднять их вверх вместо белого флага. Что за молодец Христо Михайлов! Все знали, что он настоящий коммунист, но никто не подозревал в нем заправского артиллериста. Как наставил он эту берковицкую пушку, да как начал палить — любо-дорого! Солдаты поливали повстанцев огнем четырех пушек и восьми пулеметов, но Христо с такой точностью посылал снаряды по всем огневым точкам, что вскоре заставил их замолчать. Отовсюду то и дело слышались одобрительные возгласы:

— Так их, Христо!

— Крепче бей, товарищ Михайлов!

— Долго не продержатся!

Окрыленные, под несмолкающее ура, понеслись цепи повстанцев в атаку. Впереди, в самых первых рядах атакующих, развевалась ряса медковского попа. Ветер трепал его длинную бороду, глаза попа Андрея метали молнии. Грозно сверкала сабля, которой ои размахивал высоко над головой, увлекая за собой всех криком «ура-а-а!», вылетавшим из охрипшей глотки.

Шуменский батальон сдался, но его командир успел улизнуть. Удрал, словно заяц, исчез в кукурузе. Три орудия, четыре пулемета и свыше трехсот винтовок перешли в руки революционеров.

И вот теперь поп Андрей, усталый, еще опаленный жарким вихрем боя, сидит на открытой платформе, свесив ноги. Едет на север.

Ему придали двадцать человек из славной Лопушанской дружины. Ничего, что так мало. С такими людьми и в огонь не страшно броситься. Бойцы Георгия Димитрова — настоящие львы.

Поезд долго пыхтел, пробираясь через поля пожелтевшей, неубранной кукурузы, и наконец остановился в Долно Церовене. Из аппаратной выскочил дежурный с красной повязкой на рукаве. Поп встал.

— Куда следуете, товарищи? — спросил дежурный.

— На свадьбу в Лом, — процедил поп Андрей сквозь зубы.

— Жизнь надоела, что ли?

— Эт-то почему? — смерил его поп взглядом.

— Потому что Лом пал.

— То есть как это пал? — вскричал долгополый командир повстанцев.

— Сдали Лом. Сегодня, пока у вас там шла перестрелка под Бойчиновцами, со стороны Дуная тоже загрохотали пушки. В ломском порту высадилась артиллерия из Видина. Правительственные войска вынудили восставших оставить город. Оттуда вернулись наши церовенские коммунисты. Страшные вещи рассказывают. Ломские палачи неистовствуют. Чинят расправу на месте, без суда и следствия. На улицах Лома, в Моминброде и Дылгошевцах рвутся снаряды. Целые кварталы в огне.

— А повстанцы где же? — заорал поп Андрей.

— В кукурузных полях. Попрятались. Что еще оставалось?

Поп Андрей оглянулся — из прицепленного сзади вагона повыскакивали лопушанцы. Стояли и слушали словно в воду опущенные. Где-то далеко в тронутой осенним пеплом равнине раздавались глухие орудийные раскаты. Их грохот проносился над полями и затихал за вершинами Вереницы. Властно и ободряюще прозвучали слова попа.

— Выше голову, товарищи! Лишь только юнаки-повстанцы заслышат голос нашей пушки, они подымутся и вновь вернутся в наши ряды. Ну-ка, малый, пропусти наш состав. — И, устремив вперед орлиный взгляд, приказал машинисту: «На кровавых ломских палачей — ходу!»