Ангел Каралийчев - Весна

— Он самый.

— Здесь где-то спрятано оружие. Народным дружинам оно позарез нужно. Палками врага не одолеть. Где винтовки?

— Это вы насчет тех винтовок, которые кмет утаил от Международной контрольной комиссии?

— Вот именно.

— Так это и я знаю. Бай Васил, наш секретарь, весной водил меня в лес, показал то место и сказал: «Надо и тебе, Пешо, знать, где мы их припрятали, а то вдруг разразится революция, а меня в селе нет».

— Где же они?

— В одном укромном местечке, «Медвежья берлога» называется. Раньше они были еще где-то, но наши партийцы перепрятали. Теперь в пещере лежат. Восемьдесят три штуки — совсем новехонькие!

— А патроны?

— Нету…

— Экая досада! Пошли, браток, с нами!

— А телега? А волы как же?

— Подождут здесь, пока мы революцию закончим. И арбузы тоже потом есть будем.

Тут Пешо понял: началось! Началось нечто великое и страшное. За плечами у него словно выросли крылья. Как ненужную обветшалую одежонку стряхнул он с себя весь груз мелких деревенских забот о кукурузе, скотине, арбузах и смело шагнул в пламя борьбы, навстречу свету нового дня.

Ночью винтовки перетащили к большаку, погрузили на две подводы. Никогда не забыть ему той минуты, когда пальцы сжали новенький карабин и кровь закипела в жилах. Это было 23 сентября 1923 года. Самый великий день в его жизни. Повстанческая дружина быстро росла. Походной колонной двинулись к городу. Шли крестьяне — безусые юнцы, взрослые мужчины и седобородые старцы. Они шли, вооруженные винтовками без патронов, топорами, пастушьими посохами, но глаза их горели невиданной отвагой. А Мишка из села Соколино размахивал начиненным порохом заржавленным черногорским револьвером. Красные и желтые стяги развевались над дружиной. Где же это присоединились к ним тогда товарищи из Соколина? У монастыря? Нет, не там. Соколинцы влились в дружину на поляне у векового дуба. Вел их тот самый хромой учитель, который потом, во время штурма казармы, всех увлек за собой. Он выбежал вперед и, размахивая своей палкой, громко крикнул: «За мной, товарищи!» — и бросился в атаку. Пуля сразила его на ступенях лестницы. Он упал, широко раскинув руки, но палки своей не выпустил. 24 сентября прибыли вожди восстания. Он навсегда запомнил пламенный взгляд Георгия Димитрова. Рядом с ним — Васил Коларов. Запомнил и высоченную фигуру, и всклокоченную бороду медковского попа Андрея. Поп ходил в своей развевающейся рясе среди повстанцев и здоровался со всеми подряд за руку. А какого-то знакомого паренька сгреб в объятия и поцеловал в лоб. «А ты что тут делаешь, отче?» — спросил его паренек. — «За пушкой, за вашей пушкой приехал, Кирчо!» — ответил поп и торопливо зашагал к штабу. Потом дошел слух, что попа Андрея повесили на телеграфном столбе. Медковские чорбаджии, скрутив толщенной веревкой его могучее тело, привязали его к столбу так, чтобы ноги не доставали до земли. И прежде чем повесить, рвали его бороду, ветвями терновника хлестали по лицу, били кулаками, но бесстрашный поп встретил смерть, не дрогнув… А где же был последний бой? На Криводольских полях. Ранним утром революционные дружины вихрем налетели на врага и вышибли его с расположенных на холмах позиций. Оттуда им были видны прибывавшие на станцию поезда, из которых высаживались правительственные войска. После полудня в тылу у восставших показались всадники с саблями наголо. Пешо залег за каменную глыбу и стрелял, покуда не кончились патроны. Тогда началось отступление. Изрешеченное пулями красное знамя с вышитым на нем серпом и молотом, заколыхалось и поплыло к границе. Повстанцы отступили в буковые заросли, через несколько суток ночью переправились через границу. Сандалии у Пешо прохудились, размокли от росы, покрывавшей долину, которой они проходили чуть свет. Небо затянуло тучами. Над родной землею шел дождь. Дождевые капли, точно слезы, стекали с листьев груши, под которой они с Мишкой укрылись. «Слезы по тем, кто пал в борьбе», — подумалось ему. Комок подступил к горлу. Огонь сражений опалил его крылья, но омытая дождем звездочка по-прежнему сверкала у самого сердца. Горько ему было покидать друзей — и тех, кто сложили головы в бою, и тех, кто томится в тюрьмах; горько покидать родное село и ту девушку с русой головкой, которая никогда уж больше не коснется робкой и нежной рукой его рубахи, там, где бьется сердце; горько расставаться с матерью, которой никогда теперь не выплакать слез. Печаль омрачила его душу и оставила его лишь через много дней, когда ступил он на великую Советскую землю. Как завороженный любовался он светом московских огней. В первые же дни после приезда привели его в огромный зал на какое-то собрание. На трибуну поднялся высокий сухощавый человек, с щеткой жестких волос — точь-в-точь такой, каким он знал его по портретам, — Максим Горький. Слова великого писателя, словно электрический ток, пронизали его сердце. Никогда не забыть его голос… В те годы Марусенька была очень похожа на ту русоголовую девчушку, что ласково прикладывала руку к его рубашке — там, где бьется сердце. Маруся была смелой девушкой. Вечерами пропадала в одном из московских аэроклубов — училась на летчицу. Прыгала с парашютом с огромной высоты. Она родила ему двух мальчишек и девочку. Какими орлами выросли его сыновья! Сейчас они преследуют врага по пятам, форсируют широкие реки Польши и будут ждать отца в Берлине. Возмужали, наверно, выросли. Старший назван Михаилом в честь деда, каменотеса. Брови у него густые, вразлет, а глаза синие. Как у матери. Прежде он летал в эскадрилье Дмитрия Глинки, того самого Глинки, который придумал «Кубанскую этажерку». Участвовал в тех крупных воздушных боях, в ходе которых немцы потеряли огромное количество самолетов и навсегда очистили воздушное пространство над Кубанью. Михаил получил уже золотую звездочку. А младший — ох, и боевой же парень! — у Тимофея сейчас, с которым вместе когда-то в академии учились. Далеко пошел Тимофей. Двигает теперь свои дивизии к столице Чехословакии. Как быстро выросли его однокашники! Великая эпоха подняла их на своих сильных плечах. Они командуют миллионами людей, которые уже вышвырнули тевтонца со своей земли. А ему самому — снилось ли ему когда-нибудь, что он станет полковником самой могучей армии мира?..

Интересно, засохла ли та лоза у них перед домом? По вечерам отец любил посидеть под ней на табурете, посасывая цигарку…

Самолет пошел на посадку.

— Поехали, бабушка! — Марко Маслинка остановил свою лошаденку как раз у тополя, что растет во дворе бабушки Гены. — Становись вот сюда. Дай-ка руку, подсоблю! Да не эту, другую!

— Смотри, Марко, как бы лошадь не дернула — а то еще убьешь ненароком. Я тебя тогда…