Ангел Каралийчев - Весна

— А еще что видишь? — нетерпеливо спросила бабушка Гена.

— А еще вижу у самого памятника каких-то незнакомых людей. Не иначе, министры. Наши, народные министры, из Софии. И с ними не то генерал, не то полковник — с золотыми погонами. Сдается мне, советский генерал, ну да посмотрим. А вон тот, что Сейчас руку поднял — тише, мол, говорить хочет, — это председатель городского комитета Отечественного фронта. Мой знакомый. Видала бы ты, бабушка, какой тощий — кожа да кости. Чуть не всю жизнь по тюрьмам сидел. Тебе слышно чего-нибудь, бабушка Гена?

— Ничего не слышу, — ответила старушка, напрягая слух.

— Далековато мы стоим, но все же слышно. Говорит, что открывает памятник, воздвигнутый в честь сыновей народа-освободителя, который во второй раз снимает с нас оковы. Говорит… да будет, ребята, будет кричать «ура», ничего же не слышно!

Словно порыв степного ветра разорвало тишину площади громовое «ура».

— Слушай дальше, бабушка. Кончил он. Дает слово советскому — то ли генерал он, то ли полковник. Сам маршал Толбухин его прислал на наше торжество. Глянь, подошел к солдатам, здоровается. Остановился перед советскими бойцами. Слышишь, как братушки отвечают на его приветствие? Теперь к нашим подошел… А сейчас сюда идет!

— Слезь-ка, дай мне на него глянуть с твоего места! — взмолилась бабушка Гена, дергая его за рукав.

Марко нехотя сошел с камня — что делать, не мог же он отказать бабушке Гене. Старушка поднялась на камень и впилась глазами в рослого мужчину, который быстрым шагом приблизился к шеренге партизан и остановился как раз против нее. Он обвел взглядом ряды парней в кепках, в тяжелых подкованных башмаках, с автоматами на груди. Потом оглядел стоявшую за ними толпу. И тут глаза его встретились с ее глазами. Бабушка Гена обомлела. Сердце ее замерло. Ноги подкосились.

— Сынок! — беззвучно прошептали губы.

Полковник узнал ее сразу и безошибочно — так ягненок, отлученный от матери, инстинктивно узнает ее среди целой отары. Узнал по тому, как сжалось у него сердце; узнал по ее глубоко ввалившимся глазам. Самым дорогим глазам на свете. Но вместо того, чтобы кинуться к ней сквозь ряды партизан и заключить в свои объятия, он выпрямился, взял под козырек и громко крикнул:

— Здравствуйте, товарищи партизаны, мужественные сыны свободного болгарского народа!

Голос его зазвенел в ушах старой женщины. Голова у нее закружилась.

Дружно ответили партизаны.

— Он! — вскрикнула бабушка Гена, обернувшись к Марко.

— Кто?

— Пешо. Сын…

— Дай посмотреть на него! — Марко подпрыгнул, но советский полковник уже прошел дальше…

А потом все завертелось, словно в каком-то сне. Полковник Петр Михайлов и его старенькая сухонькая мать, в полинявшем платке и шерстяном сарафане с прилипшими соломинками из телеги Марко, сели в сверкающий на солнце большой автомобиль. Словно корабль, плыл он по желтому морю кукурузы, увозя дорогого гостя к родному дому. Рука полковника гладила голову старушки, а глаза глядели и не могли наглядеться на сады, бахчи и деревья родного края.

— Мама, вон груша над Нойковой мельницей. А куда же девалась сама мельница?

— А ты разве не знаешь? Наводнением ее снесло. Ты ушел осенью, а на другую весну у нас наводнение приключилось. Некому было помочь мне отогнать овец на Верхний край. До одной утопли, все оттого, что тебя не было. Наказывала я тебе, чтоб поскорей возвращался, да только ты не послушался.

— Немножко задержался я, мама, но все-таки, видишь, вернулся.

— Немножко… Двадцать один год ждала тебя.

— Чорба-то поди остыла..

— А ты помнишь? До чего славным мальчонкой был, родимый ты мой. Теперь совсем взрослый стал, а все такой же. Я только глянула на тебя — и сразу узнала. Только звездочку носишь на другом месте.

— А как Тодорка?

— Нипочем ее не узнаешь. Ведь она тогда еще по полу ползала. А теперь замужем — за сыном кузнеца Пеню. Муж ее с нашими частями ушел. Разве удержишь? Такой же, как ты. Ребеночек у них. Единственная наша отрада.

Завидев брата, Тодорка так и ахнула. Слезы градом покатились по ее загорелым щекам. Малыш на четвереньках подполз к гостю. Ухватился ручонками за его сапог, засопел, встал на ноги и, задрав вверх головку, уставился на него.

Полковник схватил его на руки, поднял, прижал к груди.

— Родной ты мой! Ну вылитый мой Мишо, когда был маленьким.

Все село сбежалось поглядеть на своего прославленного земляка. Пришли его сверстники, товарищи по партии. Тяжкий труд и годы борьбы состарили их. Всех до одного. С тех пор, как стоит на земле село Глухаре, не запомнит оно такого радостного дня. Когда поздней ночью гости разошлись, Петр Михайлов вынес из дому табурет, уселся на крылечке, закурил и загляделся на маленький садик за лозой, где мелькали светлячки.

— Ну точь-в-точь как отец, — сказала бабушка Гена дочери. — И тот, бывало, вечером, как вернется из каменоломни, усядется на табурет и знай сидит покуривает. Постели ему помягче! И набери кувшин студеной воды. Когда он еще в школу ходил, я всегда ему на ночь кувшин с водой ставила.

На следующий день огромная стальная птица, с красными пятиконечными звездами на крыльях, низко пронеслась над селом Глухаре. Все село высыпало на площадь. Махали шапками, кричали ура. Глухарцы знали, кто летит в самолете. Огромная птица сделала над селом три круга, едва не коснулась верхушки тополя во дворе бабушки Гены и взяла курс на восток. И вскоре исчезла в дымчатом осеннем небе.

Перевод Б. Ростова.

— И как начал великий мастер строить большой мост, чтоб связать им два берега, два мира, товарищ мой! На этом берегу — горе людское, на том — счастье. И всем хотелось поскорей на тот берег. Строил мастер мост, строил, достроил до половины, и кончились у него камень, дерево да железо. Кликнул тогда мастер клич, и загудел его голос, как глас трубный, во всех уголках нашей земли:

— Друзья мои, жертвуйте всем, чем можете, — и достроим мост!

Весь народ услышал призыв мастера, поднялся как один. Пастухи погнали стада с гор, пахари выгребли золотое зерно из амбаров, молодицы сняли с себя монисты, девушки принесли свои браслеты. Всякий спешил отдать все, что у него было, чтобы закончить мост.

Но где-то на окраине затерявшегося в горах села, в приземистом домишке, крытом позеленевшими плитами, жила бедная женщина с тремя сыновьями-молодцами. Камень сожмут — вода польется. Ходили они на чужие поля работать, тяжелым трудом добывая свой хлеб. Услышали братья клич мастера, пришли к матери и спросили: