Ангел Каралийчев - Весна

Пес поднялся. Ростом он оказался с хорошего осла. Это была овчарка с шерстью, отливавшей медью, и с длинным хвостом, который волочился по траве. На нем был железный ошейник с острыми шипами. Большие умные глаза блестели. Собака побежала к лесочку и вскоре собрала отару.

— Да, что же хотел я тебе еще рассказать? А, вспомнил! Волк не в силах был одолеть один на один дедушку Жото, но спустя две недели он сквозь щель пролез ко мне в овчарню и задрал семь овец. А самую крупную потащил в лес. Дело было на заре. Я его выследил, схватил топор, выскочил наружу, да как начну орать — ты мой голос знаешь, — лес от него задрожал. Все село поднялось, но волк уже перемахнул через Росинку и мчался к горам. Утром встал я, и все мне немило. Вдруг, откуда ни возьмись, мой пес. Увидев его, я так и закипел.

— Негодяй! — начал я его стыдить, — где шляешься целую ночь! Пока ты гоняешься за сучками, волк передушил моих овец. Он сгубил твоего лучшего дружка — коня, а ты ротозейничаешь! Смотри!

И я показал волчьи следы в снегу. Пес взглянул на меня виновато и обиженно, а потом наклонил голову, обнюхал следы и овечью кровь, открыл пасть, пролаял один раз и кинулся по волчьим следам, через плетни, через речку, вверх по берегу, к горам — и пропал. Не было его три дня и две ночи. «Погиб и мой пес!» — подумал я, и сердце у меня сжалось. Но послушай, как было дело. Обо всем узнал я от горцев с Любаша. Знаешь ты тот крутой утес, где во время оно самая красивая девушка в деревне сказала парням: «Пойду замуж за того из вас, кто сильнее всех и кто, не останавливаясь и не переводя дыхания, донесет меня на руках до вершины!» Схватил ее тот, кто был сильнее всех, и понес ее по кручам Любаша. Легко ли ему было, нет ли, — только он ее донес, но едва достиг самой вершины, где растут белые фиалки, упал в изнеможении и проговорил еле слышным голосом: «Дай мне водицы, умираю!» Поглядела девушка туда, сюда, да где взять воды на горной вершине? А парень отдает богу душу. В отчаянии заломила девица руки и уронила три слезинки. И от них брызнули три ключа. Я к тому тебе это рассказываю, что на этом самом месте, где бьют ключи, мой славный пес настиг волка. Преследовал он его три дня и две ночи. Перво-наперво он отыскал его в ложбинке под пастушьими шалашами. Только волк собрался пожрать овцу, как наш его застиг. Волк снова вскинул овцу на спину и помчался к Кортенскому лесу. Пастухи заметили его, подняли шум и спустили на него собак. Они видели, что мой пес бежал впереди всех. Когда добрались до леса, волк кинулся туда, а мой Страшила — за ним. Другие-то собаки не осмелились войти в лес. Что случилось там — знает один буковый лес, но на третий день, когда лесничий Христо взобрался на Любаш, чтобы напиться воды из горного ключа, он застал там моего пса. Пес лежал весь в крови, а немного повыше валялся в снегу волк, страшенный, с перегрызенным горлом, а подле него овечка со вспоротым брюхом, но еще не обглоданная. Значит, здесь и произошла последняя битва между волком и собакой. По следам лесничий понял, что волк пришел раньше и начал рвать овцу. Пес прибежал позднее, и волк не учуял его, потому что ветер дул в сторону собаки. Пес мой подкрался и бросился на него. И оба огромных зверя, словно заправские борцы, так вот и схватились: бились передними лапами, присев на задние и лязгая зубами. Надо тебе сказать, что когда дерутся волк с собакой, из пастей у них сыплются искры. Вот так оно и случилось, что славный мой пес — он у меня откормленный и сильный — поборол волка и перегрыз ему глотку. Лесничего пес не знал и, когда тот появился, с трудом встал на ноги и поплелся вниз к Радую. Вернулся он только на третий день к вечеру, еле живой от усталости, весь в крови. Ничего не хотел есть. Лег на солому подле овец и не шевельнулся всю ночь и еще целый день. А потом вылакал полную деревянную миску сыворотки и пришел в себя. Ничего не сказал мне, да я по глазам понял, что он хорошо поработал.

Чабан замолчал и долго глядел на ореховую рощицу, где заливалась во все горло какая-то птаха.

— Да, будь он человеком, — продолжал Жото в раздумье, — он потребовал бы награды за такие заслуги, но он ведь только скромный пес, ничего не просит. Ему надо лишь полхлеба из моей сумки да полголовки брынзы из миски. Страшила, иди сюда, давай есть! Вот погляди, что сейчас будет.

Дедушка Жото, вытащив из сумки каравай, разломил его пополам, затем приподнял крышку миски ножом и разрезал брынзу на две равные части. Брынзу он положил сверху каждого ломтя хлеба.

— Выбирай! — сказал он псу, — чтобы потом не жаловался, что я дал тебе меньше.

Страшила уже смотрел на еду, радостно махая хвостом. Он оглядел порции, выбрал одну из них, поднял правую лапу и подвинул к себе свою долю. Брынзу он тут же проглотил, а хлеб ел медленно, смакуя. Потом облизнулся, даже не взглянул на порцию деда Жото, возвратился на свое место и улегся, обернувшись к ореховой рощице, куда снова скрылись овцы.

Перевод Е. Яхниной.

— Я, братец ты мой, решил смастерить Ивану Черному скрипку, каких до сей поры не делывал. Ведь ты небось видел на ярмарках обручальные кольца, литые из бронзы и позолоченные? Такими были мои прежние скрипки. Новая будет из чистого золота! Яворовое дерево я уже приготовил, сейчас оно сохнет. Подожду еще малость, пускай прогреется на солнышке. Мы его с Иваном в Гайдуцком долу срубили. Иван мне сказал: «Я это дерево знаю, много ночей я слушал его голос. Листья его шелестят, как ручей, что пробирается сквозь некошеную траву». Ветер никогда не ломал его ветвей, буря не пригибала его к земле. Древесина его золотом отливает. Деку я сделаю из пиринской пихты, гриф будет из заморского черного дерева, кобылка из дерева груши, что на межах растет, а смычок — из граба. Голос у той скрипки будет волшебный…

Вечер. Опаловые воды Золотой Панеги стали темно-зелеными. Подсолнечники повесили головы. Мельничное колесо остановилось: кто-то закрыл шлюз. В тихой воде послышался плеск рыбок. За ивами заворковала горлинка. Она горячо призывала своего дружка вернуться в гнездо.

— Нет Ивана нынче вечером, и не придет он. Носится с бригадой по селам. Подковы завтра будет ковать, серпы клепать, топоры точить. Весь день в кузнице машет руками, дубасит железо. Руки у него обожженные, черные. Глаза — как синяя сталь. Тебе бы посмотреть на него! Не могу понять, как можно такой ручищей добывать из скрипки неслыханные звуки. Он великий скрипач! Уже наседает на меня: «Начинай, говорит, делать скрипку, рука моя стосковалась по ней!» В этой корчме он уж бог знает сколько лет играет возчикам, что едут по большой дороге, запоздалым прохожим, лесорубам и цыганам, которые кочуют вокруг панежских сел.