Ангел Каралийчев - Весна

— Стой! Забирай влево! — хрипло прокричал вожак каравана. — Где-то тут в той стороне Поройница, самая чистая из всех горных речек.

Караван свернул с дороги, заскрипели оси и дышла, и топот воловьих копыт заглох в шелесте влажной, но уже отцветшей травы. Возчики быстро распрягли волов, бросили им сена, накинули на них домотканые попоны и, отвязав от грядок телег сумки с провизией, сгрудились вокруг вожака, который, присев на корточки у пенька, высекал кремнем огонь из огнива, чтобы запалить горсть сухого сена.

— Чего уставились, ступайте вниз к Поройнице, тащите хворосту. Только смотрите, посуше! — крикнул он возницам. Те нехотя повиновались и исчезли в тумане.

Вскоре затрещал костер и осветил загорелые лица семерых гончаров, их морщинистые лбы, невеселые глаза, русые, обвисшие книзу усы. Гончары возвращались с равнины в горы. Возили в нижние села кувшины, расписные миски, горшки, крынки, а теперь везли к себе мешки с зерном, полученные там в обмен на изделия из глины.

— Ну и туман! Волы во тьме-то все ноги посбивали, — проговорил самый старый из них, дед Рою. — Должно, поздно уже.

— Где-то внизу петухи пропели, видно, село недалеко.

— Тут не одно, а целых два. Локвица и Слепче. Я-то их знаю. Доводилось бывать в молодые годы. Был там один кузнец, Димо звали. Не знаю, жив ли еще. Ну и мастер! Так коней подкует, что копыта полетят, а подковы целы останутся. Дайте-ка сюда таган да котелок, картошки наварим! Костер уже вон разгорелся.

Приладив котелок над треножником, старик продолжал:

— Ну и шутник же был этот Димо! «Женился я, говорит, взял за себя красавицу из красавиц. Привяжи ее на мосту, так прохожие веревку украдут, а на нее не позарятся». А так крутого нраву был человек. Кузница у него, что оружейная мастерская. Чего там только не было: на стенах старинные пистолеты, солдатские сабли, ятаганы, штыки от старых ружей, кинжалы с костяными рукоятками. Ручищи у самого громадные. Богатырь-болгарин. Так грохал молотом по железу, что раз даже наковальня треснула. Был у него сын. Стоит, бывало, в уголке, тянет за цепь, мехи раздувает, смотрит тебе в глаза и улыбается. Ласковая такая душа. Совсем еще малец, всего четыре годочка, должно, от роду, а туда же, отцу помогает. Рожица закопченная, в кожаном переднике — ну, заправский кузнец. Этакий ангелочек, родившийся ненароком в цыганском таборе. Не знаю уж почему, а только крепко он мне запомнился. «Больно мал у тебя помощник-то», — говорю я раз кузнецу. «Мал-то мал, а все пускай к труду приучается, потому — кто не работает, заржавеет, как вон та мотыга!» — И он кивнул на старую, брошенную мотыгу, всю источенную ржавчиной. А Поройница — она как раз промеж обоих сел протекает. Только она и отделяет их друг от дружки. А уж форель в ней под камнями прячется — вот такущая! — И дед Рою показал рукой. — С локоть.

Вода в котелке закипела, картофелины запрыгали в веселом хоро. Высоко над пеленой тумана тревожно и тоскливо прокричала стая невидимых птиц, спускавшихся с холодных горных вершин к теплым оврагам равнины. Гончары посмотрели вверх, отыскивая глазами крылатых странников, которые так же, как и они, застигнутые ночью, плутали во тьме в поисках ночлега. Невдалеке послышались тихие шаги — кто-то осторожно, словно кошка, пробирался меж телегами.

— Эй, кто там? — вскочили на ноги двое гончаров.

— Да это я, я.

— Кто такой?

— Здешний я.

— Чего рыщешь промеж телег? Иди-ка к костру, поглядим, что ты за птица!

Ночной гость опасливо приблизился, встал у костра и стал внимательно, одного за другим, разглядывать закутанных в башлыки людей. Он был худой, высокий, обросший бородой, с ввалившимися глазами. Штаны подпоясаны ремнем. Без пиджака, в одной рубахе — несмотря на сырую, влажную ночь. На правой руке — смятая черная повязка. Виновато улыбнувшись, он стянул с головы кепку со сломанным козырьком.

— Мир честной компании! — сказал он и протянул ногу к огню, чтоб погреться.

— Что это тебя носит в такую темень? — спросил дед Рою. — Чего не спишь?

— Не от добра по лесу ночью мыкаюсь. Вол у меня потерялся. Весь вечер мотаюсь, никак не найду. Заплутался в тумане. Я на поле ездил, дерево собрался срубить — уж больно пахать мешает. Пока корчевал — пустил волов попастись в Гырмидол. Повалил я, значит, дерево, обрубил ветви, расколол ствол железным клином и, покуда грузил его на телегу, — глядь, чертов этот туман и спустился. Стал искать своих волов, ну как сквозь землю провалились. Туда, сюда кинулся, Белого нашел — лежит себе, дремлет у Куршумена родника, а вот Черного — ну, нигде нету! Уж такая нравная скотина — никакого с ней сладу! Не попадался ли он вам, братцы, где по дороге?

Дед Рою деревянной ложкой достал из котелка сварившиеся картофелины и вывалил их на траву. Гончары взяли по картофелине.

— Бери и ты. Не ел небось?

— Не до того мне. Душа не на месте. А ну, как в горы уйдет — ведь задерут волки. Невезучий я.

— А ты чего с черной повязкой? По ком это? — спросил старик.

— Дочка у меня померла, как раз в канун Малой Пречистой. Нежданная беда грянула в моем дому. Хозяйственная девчушка была, смышленая, смирная, словно ягненочек. Не пощадила ее тяжелая хворь. Много народу унесла смерть в нашем селе. У нас, братцы мои, вода плохая. Вот в чем закавыка-то. Колодцы старые, а в летнюю пору что кошек, кур, да крыс в них топнет — страсть! Нынче осенью и начнись от грязной воды какая-то страшная болезнь. И всех прежде в мой дом постучалась. Сколько народу покосила. А теперь молодежь рукава закатала — надумала водопровод копать, ледяную воду из Поройницы добыть да в каждом дворе чешму поставить. Дай-то бог! — закончил он и протянул к костру другую ногу.

— А ты откуда сам-то? Из Локвицы или из Слепче? — спросил дед Рою.

— Нету больше таких сел.

— Как это «нету»? Перебрались куда?

— Да нет, тут они, только нынче это не два села, а одно. Объединились мы. Из двух сел одно сделали и назвали его Гранит. Большие дела затеял у нас народ. Здорово размахнулись.

— А вон там, в нижнем селе, был один кузнец, Димо звали. Жив он еще?

— Какое там, убили его семнадцать лет назад, в тот самый год, когда в горах выпал крупный град и Поройница снесла все мосты. Передрались тогда между собой села — наше и Слепче. Нашими верховодил Хаджи Драган, а нижними — кузнец Димо. Что крови пролито было! Схватились они в Гырмидольском овраге. Вы мимо него не проезжали? Там лес — дубы да кизил. И кизил белый и крупный, что твой орех. Знатную ракию у нас варят из того кизила. Вот из-за этого-то леса, которым раньше владел один турецкий бей, и шел с незапамятных времен промеж двумя селами спор. Наш, значит, Хаджи Драган, все таскал слепчан по судам, что ни день приводил адвокатов да лжесвидетелей выставлял. Он червонцами воевал — у него их много было, а кузнец Димо — тот ножи точил да рычал, ровно лютый зверь. И вот как-то в праздник, нализавшись вдосталь кизиловой ракии, слепчане похватали в Димовой кузнице топоры, ножи, ятаганы и кинулись рубить спорный лес. Тут и наши взъярились. Бросились за оружием, похватали, какое кому под руку попалось. Да как сошлись в Гырмидоле, как ударили друг на друга! Четверых на месте прикончили. И первым уложили Димо. Сын Хаджи Драгана всадил ему кинжал в спину, вот оно как. Отсидел за это семь лет в тюрьме, потом выпустили. Такие, братцы, дела!