Ангел Каралийчев - Весна

— Это мой поросенок. Выкопал ему ямку, чтобы не бегал много. Носится как сумасшедший по стерне, роет бахчу, как крот, а мне за ним не угнаться. Вот я и загнал его туда.

— Вот оно, в чем дело. А как народ живет в ваших краях? — спросил странник.

— Как живет? Да плохо. Как ужи в огне. Засуха губит. Все воду ждут.

— Воды ждут? Никогда ее здесь не будет, ибо господь бог замкнул небеса. Люди пошли по путям неправедным и за это будут наказаны.

Дед Иван посмотрел на гостя исподлобья.

— Смотрю я на тебя и удивляюсь. Не пойму, что ты за человек. По одежде вижу, что не здешний. Чем занимаешься?

— Хожу по белу свету, спасаю погибшие души. А ты? Чем ты занимаешься?

— Был кузнецом, а теперь ушел в отставку. Делал турецкие гвозди для подков, как машина их пек. Много коней подковал. Вся фракийская кавалерия прошла через мои руки. Бабы на меня заглядывались. Ты не смотри, что я такой, — завижу бабу, как петух запрыгаю, хоть мне и семьдесят семь. Господи, прости меня грешного! — сказал про себя старик, и спросил: — А ты в бога веруешь?

— По пяти часов в день выстаиваю на коленях и молюсь. Потому и штаны у меня рваные, и коленки потому видно. Прежде не верил, но одна ясновидящая, что на бобах гадала, вернула мне веру. Встретил я ее в одной корчме. Человек шестьдесят перед горенкой ждали, какое будущее она им предскажет. Три часа проторчал на ногах. Наконец она вышла, взглянула на меня и ввела в горенку, а сама легла на кровать и вся затряслась. Я схватил ее за руки и за ноги. Словно электрический ток прошел через меня. А она ослабевшим голосом промолвила: «Прошу вас, не мучайте меня!»

И узнал я тогда от нее, что праведен перед богом, что буду знаменит по всей земле, что буду говорить на языках неведомых, проповедью изгонять беса и ловить ядовитых змей. И спросил я ее: «Когда?» А она мне: «Когда войдет в тебя дух святой. Православные церкви — сатанинские сборища, а мы, как первые християне, не поклоняемся сатане». И вошел в меня дух святой в селе Вырбица, около Плевны, однажды, когда я спал, в половине четвертого. И почувствовал я неземное блаженство. Уста мои заговорили на неведомых языках. Я запрыгал от радости. Господь бог объявил мне, что первое чудо произойдет в будущем году — мертвец восстанет при мне из гроба. От Болгарии избрано два апостола. Один из них сейчас в параличе. Но он поднимется и уведет болгарский народ с неправедного пути.

— А другой? Кто же другой?

— Другой… — странник блаженно улыбнулся. Взгляд его говорил: аз есмь. — Он будет апостолом всей земли, обойдет Индию, Японию, Тибет. Его будут сжигать на костре, но господь бог превратит огонь в прохладную росу. Когда он пойдет вдоль Красного моря, среди арабских народов начнутся волнения. А на Филиппинах апостол всей земли лично встретится с богом.

Темнело. Дед Иван встал, порылся в плетях, срезал три треснувших от солнца маленьких арбуза и кинул их — один собаке, другой ослу, третий в яму. Поросенок радостно захрюкал. Собака с хрустом съела арбуз и принялась облизываться. Осел проглотил его целиком.

— Чудеса, впервые вижу, чтобы собака ела арбуз. Ночью она у тебя на привязи?

— На ночь отвязываю, но нынче, если останешься, будет на привязи.

— Останусь. Вижу, что ты добрый человек, хотя и говорил ты вольно о женщинах. Нехорошие это были слова. И нехорошо поступаешь, что держишь поросенка в яме. Живую тварь нельзя мучить. Грех на душу берешь, старче.

— Знаю, — сказал дед Иван, — я потому и обещал поросенка монастырю, отдам его во имя спасения души…

И, вытащив из мешочка черный хлеб и луковицу, не торопясь приступил к ужину.

Закусив, хозяин и гость улеглись прямо на траве, у шалаша, любуясь небом, усыпанным мириадами мерцающих звезд.

— Целыми днями, — промолвил странник, — они там сокрушают гору. А по какому праву? Гора сотворена богом, а они ее рушат. Воду хотят запрудить. С незапамятных времен она течет вниз, а они хотят ее остановить. Божий свет кишит грешниками…

«Чудной человек, святой человек», — подумал дед Иван, и веки его сомкнулись.

Стрекотание сверчков убаюкало его…

Около полуночи таратайка заскрипела, и над головой деда Ивана залаяла собака. Старик проснулся и приподнялся. Овчарка рвалась с цепи и громко лаяла. Смок спросонья протер глаза и прислушался. Кто-то бежал через бахчу, и в руках у бегущего отчаянно визжал поросенок.

— Пропал мой поросенок! — сказал старик и вскочил. Отвязал собаку и крикнул:

— Возьми!

Овчарка, ощетинившись, кинулась в ночную тьму, догнала вора и повалила на землю…

Утром со стороны села показалась Маринчова тележка. На тележке новый бочонок.

— Тпру-у! — закричал дед Иван Смок. — Расскажи, что нового, Маринчо.

— Есть новости, дед Иван. И я еду в горы. Стену строить, озеро делать. Нет другого спасения. Назначили меня водовозом. Источник там неподалеку. Буду возить воду для ребят, которые строят плотину.

— В добрый час, сынок! Только у меня к тебе будет большая просьба.

— Говори, дед Иван.

— Возьми с собой и моего поросенка! Ночью мы с псом еле отбили его у одного святого. Отвези его ребятам. Скажи им, вот, мол, вам дар от старого кузнеца деда Ивана Смока. Что с ними поделаешь — нашенские ребята…

Перевод Г. Молленгауэра и К. Янакиева-Болиева.

Как осел уперся бай Рожен: «Нет и нет!» Три раза ходил к нему председатель, пытался уговорить его.

— Бай Рожен, до твоей межи дошли, ты крайний, дальше — лес. А когда и твоя земля вольется в общую народную ниву, протянем мы борозду от Среднего луга до Осеновой пустоши. Как свеча, прямая она будет. За большое дело мы взялись. Сто двадцать человек у нас уже есть — согласишься, будешь сто двадцать первым.

— Не согласный я! — отрезал Рожен Каменов. — Не отдам ниву деда Камена!

— Все твои братья вошли в кооператив.

— Ну и на здоровье! На другое у моих братьев ума не хватит. Потом опомнятся, да поздно будет. Да и сказать тебе по правде, Иван, я уж и так много отдал — сын погиб. Оставьте мне хотя бы землицу. Уж лучше душу заберите.

— Как хочешь, — сказал председатель, — мы приглашаем добровольцев, никого насильно не тащим. Воля твоя. Подумай до завтра. Если надумаешь, — скажи вовремя, пока мы не перебросили трактор в низину.

— Перебрасывайте, ребята, поскорее убирайте эту проклятую трещотку, я и так из-за нее чуть не оглох. У меня два старых мотора — пашут и молчат. И семью кормят. Матейко! — повернулся он к заросшей кустарником меже. — Давай, веди волов. Запрягать будем! Где ты там? Опять на грушу забрался?

Председатель махнул рукой и направился к сеялке, бросавшей первые зерна в чернозем обширного кооперативного поля. Дядя Рожен прошел мимо старой груши, усыпавшей землю мелкими листочками, словно золотыми монетками, и начал уставлять соху. Матейко пригнал двух старых-престарых волов — черного, когда-то буйного, со сломанным рогом, и белого добряка, всю жизнь покорно шедшего по борозде!