Ангел Каралийчев - Весна

— Помираю, мама! В животе словно разрывается что-то. Зови отца поскорее, везите меня в город… Ох, мамочки, до чего больно! Ох…

С тех пор, как стоит это проклятое село, ни разу не заглядывал сюда ни один врач. А коли кто тяжело захворает, зовут ворожей, и те колдуют над больным, настаивая воду на цветных камушках, куриных косточках, зеленых ракушках да улитках. Потом поят больного этим «целебным» снадобьем и утверждают, будто лучше того средства на свете нет, а уж кому писано на роду помереть, того никто не спасет.

Уложили они тогда сына на телегу и повезли в город. Дед Стойне нахлестывал кнутом одолженного у Дойчина коня, то и дело вытирая со лба испарину. Весь день и всю ночь тряслись по неровной каменистой дороге. Она сидела у изголовья сына и все прикладывала к его лбу мокрые тряпки. Губы у него обметало от жара. Бедняжка, он приподнимался время от времени и тихо стонал:

— Ох, доконает меня эта телега. Больно, мамочка! — А глаза смотрят на нее жалобно. В городе доктор накинулся на них, раскричался:

— Поздно привезли! Слишком поздно! И что, ей-богу, за люди! Целые сутки трясти такого больного в телеге! По железной дороге привезти не могли? Дикари!

— Нету у нас железной дороги, — стал оправдываться дед Стойне.

— «Нету». Знаю я вас. Дрожите над каждым грошом, покуда не доведете человека до могилы. Несите больного!

Внести-то внесли. Но Цепко уже кончался…

По той же дороге везли они назад своего Цепко. Теперь он был уже безмолвен, спокоен, глаза навеки закрыты. Ему уже не было больно. Лоб холодный, как лед…

— Будь он жив, работал бы сейчас в молодежной бригаде, и старик не пропадал бы в корчме и не пропивал бы последнего, — проговорила старушка.

Овца снова жалобно и печально заблеяла. Бабушка Златуша повернулась в ту сторону и промолвила:

— Что сказать тебе, чем утешить? Знаю, каково у тебя на сердце, знаю…

Ночью привиделся старушке во сне сын ее Ценко. Будто возвращается он из овчарни и ведет за собой на веревке белого ягненка. Ягненок блеет так жалобно, что сердце у нее разрывается от муки. «Отчего он блеет, сиротинушка?» — спрашивает бабушка Златуша. «Очень пить хочет. Весь день мы по иссохшему руслу идем, и нигде ни капли воды для него не найду», — отвечает Цепко. Бабушка Златуша побежала к чешме за водой, чтоб напоить бедного ягненка, но собака во дворе вдруг залилась лаем и разбудила ее.

Поутру, когда дед Стойне погнал стадо в луга, бабушка Златуша подмела, прибрала в доме и взвалила себе на плечи большую деревянную баклагу с водой.

— Ты куда это? — окликнула ее соседка Димитричка.

— Пойду погляжу, что там молодежь делает. Да заодно водички снесу.

— Рехнулась, старая! — буркнула Димитричка и стала загонять кур.

Повязанные белыми платками девчата выравнивали лопатами железнодорожную насыпь. Работали они ловко, проворно и жужжали при этом, словно рой пчел. Завидев согнувшуюся под тяжестью огромной баклаги старушку, побросали работу, распрямили спины.

— Эй, бабушка Златуша! Тебе что здесь надо? И как ты сумела вскарабкаться по такой крутой тропке?

— Пришла поглядеть, что вы тут делаете, да студеной водицы вам из чешмы принесла. Знаю, как вам пить-то охота!

— Кто же тебе сказал?

— Птичка одна шепнула.

— Милая ты наша бабушка! Ради нас тащила на себе этакую тяжесть! А вода-то, вода! Отродясь такой вкусной не пила.

— Дай тебе бог здоровья, бабуся! — благословляли ее истомившиеся от жажды девушки, с наслаждением припадая к ледяной воде. Горлышко баклаги посвистывало, точно ивовая дудка.

Старушка растроганно смотрела на девушек. Ишь как работают! Ровно пчелки. И ведь безо всякой платы стараются. Дивные дела творятся на свете. Сил не жалеют, для народа трудятся!

Когда баклага опустела, бабушка Златуша взвалила ее на плечи, вернулась в село, повертелась немножко по дому, залатала деду Стойне рукав на полушубке, насыпала цыплятам проса и опять взялась за баклагу.

— А теперь — парням. Чем они девчат хуже!

Парни, свозившие на тачках землю к Чертовой преисподне, встретили водоношу дружным «ура».

И так повелось день за днем. Покуда не заровняли Чертовой преисподни, бабушка Златуша без устали носила своим подшефным воду. До полудня девушкам, после полудня — парням. Как коза, взбиралась она по обрывистой тропке и ни разу никто не слыхал от нее ни стона, ни жалобы. В списках молодежной бригады села Кремиково ее имя значилось первым. Вскоре все о ней узнали. Бригадир той бригады, что работала на проходке туннеля, сказал ей:

— Вовек тебя не забуду, бабушка Златуша!

Наступила осень. Строители уложили вдоль огромной насыпи стальные рельсы, и первый поезд, промчавшись над Чертовой преисподней, с грохотом исчез в горном туннеле. Крестьяне из верхних сел спустились с гор, чтобы полюбоваться новой станцией, возведенной на полпути между двумя селами — Кремиковом и Волчьим долом. Ну и веселый был праздник! Семерых баранов зажарили на поляне перед станцией. Командир бригады, проложившей железную дорогу, произнес речь. Народ внимательно слушал его. Под конец он сказал:

— Братья и сестры, сейчас я скажу вам, как будет называться новая станция. Мы долго думали, как ее назвать, взвесили заслуги всех участников строительства и решили, чтобы эта красивая станция, сложенная из желтого камня и сцементированная благословенным трудом народным, носила на вечные времена имя той бабушки, которая все лето таскала на себе воду от Кремиковской чешмы до Чертовой преисподни. «Златушей» будет называться эта станция. Да здравствует бабушка Златуша!

Бабушка Златуша разволновалась. Ноги у нее подкосились.

— Да вы что, ребята, сдурели? — сказала она, присела на какой-то камешек и заплакала.

Перевод Б. Ростова.

Размахивая большой брезентовой сумкой, Тошка ловко соскочил на перрон, поправил фуражку и огляделся по сторонам: никто его не встречал. Странно. Не спеша двинулся он вдоль лип, обогнул станцию, оглядел безлюдную площадь, сваленные в беспорядке кадки и бочонки из-под бензина. Ни души. Только осел с длинными обвислыми ушами лениво тянулся к зеленой тыкве, свисавшей с переплетенного колючками плетня. Тошка почесал в затылке и прикусил губу. Что же делать-то? Справа, возле отцепленного вагона, два человека осторожно катили большую мокрую бочку, подталкивая ее к открытым дверям вагона. Один из них при этом не выпускал из правой руки кнута.

— Скажите, товарищи, — подошел к ним Тошка, — нет ли здесь кого-нибудь из Каменца?

— Из Каменца? — отозвался тот, что с кнутом. — Да тамошний председатель был.