Ангел Каралийчев - Весна

Бай Иван повернулся ко мне и говорит:

— Скажи, Тошка, ты ничего не терял?

Я мотнул головой:

— Ничего.

— А это? — показал он пальцем на шашку.

— А что это такое? — Я удивленно заморгал.

— Ты дураком не прикидывайся! Где твоя кепка, отвечай! — рявкнул председатель и вытащил из ящика стола мою кепку. — Твоя?

— Не моя, — соврал я, не моргнув глазом. — Моя дома.

Все растерянно переглянулись.

— Ступай-ка, Вытю, проверь, верно ли он говорит, — сказали мои следователи и молчали до тех пор, пока Вытю не вернулся с братниной кепкой в руках.

— Удивительное дело! — задумчиво пробормотал бай Иван и махнул рукой: — Пускай идет!

Но когда вечером встретились мы с ним у чешмы, он схватил меня обеими руками за плечи, тряхнул и процедил сквозь зубы:

— Слушай, убирайся-ка ты из села подобру-поздорову, пока я тебе все зубы не повыбивал.

Никогда не забуду, с какой ненавистью произнес он эти слова.

А осенью я и впрямь распрощался с родным селом — не потому, что испугался бай Ивана, а потому, что призвали меня в армию. Этот день был для меня очень тяжек. Для других наших призывников кооператив выделил подводы — нарядные, разукрашенные цветами. У лошадей на челках — красные звезды. До самого Белого Камня провожали всех ребят их братья и сестры, а меня — никто. Отец поглядел на меня мутными глазами и едва ли понял, куда я иду. А мать у меня — я и забыл тебе сказать — давно в могиле. Никто не пожелал мне доброго пути, никто цветочка не подарил. И на подводе места для меня не нашлось. Шагал я один по размокшей дороге и думал: «Пропащий ты, Тошка, человек, если в целом селе не нашлось такой руки, которая бы тебе лепешку на дорогу замесила. Придется полязгать зубами, покуда не зачислят на довольствие». Когда я перевалил через Кара Орман и очутился в густом лесу, обида придавила мне душу тяжелее, чем туча, что ползла над землей. Внезапно мелькнула мысль: а не укрыться ли мне в лесу? С какой стати я буду служить в армии? С голоду небось и так не умру. Тут и грибов полно, и дикие яблони найдутся, а коли станет невмоготу — стащу ягненка из стада у горных пастухов, как волк. И двинулся я в глубь леса. Бреду между деревьями, словно дикий зверь. Увидел спелый кизил, наелся до отвала. Потом спустился в глубокий овраг. На дне — узенький ручеек, а вдоль него — нежная зеленая травка. Гляжу, на полянке — партизанская могила. Заботливо огорожена ветками ореха. На надгробном камне высечены имена двух бойцов, павших за свободу народа. Возле камня — свежие осенние астры, желтые, с крупной сердцевиной и маленькими лепестками, похожими на пчелиные крылышки. Так и сверкают на солнце. Сердце у меня сжалось. Какой долгий путь должен был пройти тот, кто принес сюда эти астры, а для меня во всем селе сегодня утром ни одного цветочка не нашлось. Да и чего ради станут девушки дарить цветы негодяю, который покалечил молодые яблоньки и пытался взорвать общественную молотилку вместе с людьми? Я невольно стащил с головы кепку и долго стоял у той могилы. Мысли роем кружились в пылающей голове. Куда я иду? С ума, что ль, спятил? Почему бы и мне не попытаться быть таким, как другие? Может, и из меня человек получится. Не боги горшки обжигают. Неужто я хуже других?

Поздней ночью добрался я до казармы. Там меня одели, накормили и принялись обтесывать да отшлифовывать. Поначалу я шарахался из стороны в сторону — то лез вон из кожи, чтобы всех обогнать, то плелся в самом хвосте. Взыскания сыпались на меня, как палочные удары на спину упрямого осла. Но мало-помалу я соскреб с себя ржавчину и зашагал в ногу с товарищами. Забыл свои прежние невзгоды. Правда, и здесь выпадали на мою долю тяжкие минуты. Я с трудом подавлял в себе горечь, когда мои товарищи получали из дому письма и с сияющими лицами читали их. В течение всего первого года службы никому не пришло в голову черкнуть мне хоть строчку. Тогда надумал я сам прислать себе письмо. Тайком, когда все спали, написал его, вложил в конверт и потихоньку опустил в почтовый ящик. Получил я это письмо, когда мы были на учении далеко в горах. Ребята удивлялись: выходит, и меня не забывают. Но письма я никому не показывал — сразу бы узнали мой почерк.

Девушка взяла Тошкину руку в свою и сжала ее. Тошка удивился: почему он не отнимет руки, почему так приятно ему прикосновение теплой девичьей ладони?

— На второй год перевели меня служить на границу. Завоевал, значит, доверие, раз сочли меня достойным охранять Республику. Я даже в собственных глазах вырос.

— А дальше? — робко спросила свинарка.

— Старался изо всех сил. Не отлынивал. Не зря ел народный хлеб. Когда поймали мы диверсантов — была страшная гроза. Хлестал ледяной дождь. Пограничная река вздулась и бушевала. Чтоб добраться до наблюдательного пункта, нам с товарищами пришлось переходить вброд вышедшую из берегов речку. Перейти-то перешли, но по грудь в воде и с трудом выбрались на берег. Суди сама, каково нам досталось. Целых восемь часов в дозоре — вымокшие до нитки. На рассвете дождь сменился снегом. Руки и ноги окоченели так, что мы уж их и не чувствовали. И тут показались диверсанты. Не буду тебе рассказывать, как мы их преследовали и как поймали. Скажу одно: когда доставили мы их на заставу и я протянул руку за кружкой горячего чаю, то не сумел удержать ее и вылил кипяток себе прямо на ноги. У меня после этого на ногах все ногти сошли. Ну, да это ничего! Пальцы быстро зажили. А спустя месяц получил я письмо от бай Ивана, нашего председателя. И денег мне прислал. Написал, что все наше село гордится мной. Прочел я это письмо и заплакал. А Марушка прислала мне вязаные рукавицы с маленькой запиской, в которой написала свое имя и название села.

— Тепло тебе было в тех рукавицах?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я их не надевал. Храню, как память. Это ведь единственный подарок от милой моей Марушки. В тот самый день, как получил я рукавицы, и написал я ей первое письмо.

— И что же она ответила тебе?

— Она мне ответила…

И, глядя прямо перед собой, Тошка принялся подробно рассказывать о Марушкиных письмах. Упомянул о том, как однажды, войдя за чем-то в казарму, он заметил, что солдаты указывают на него пальцем, и узнал, что ему присвоено звание сержанта. Описал, как встретил его Иван-председатель, как принимали его в кооператив. Сказал о том, сколько винограда рассчитывает собрать в этом году его бригада, а также о том, как председатель обнял его (родной отец сроду так не обнимал) и перед всем честным народом, на собрании, объявил:

— Тошка теперь правая моя рука в кооперативе.

— …Вот и вся моя автобиография, — закончил он и резко повернулся к девушке, но та, уронив руки на траву… спала глубоким сном. Грудь ее ровно поднималась и опускалась. Розовые обветренные губы слегка вздрагивали. Казалось, она и вправду погружена в глубокий сон, но на самом деле девушка только притворялась спящей.