Ангел Каралийчев - Весна

На другое утро Мехмед Караосманов, вскинув на плечо мешок, в который он положил свои старые резиновые тапочки, рваные шаровары да чабанский пояс, тронулся в путь. Сам начальник участка пришел его проводить. Пенка, крановщица из Димитровограда, сейчас работавшая на подъемнике, как раз наполняла цистерну последней вагонетки водой. Она так и ахнула, узнав, что бригадир Мехмед, которого она обучила за зиму грамоте и игре в шахматы, покидает туннель. Ее лучистые глаза сразу померкли. Она прикусила губу и холодно протянула ему руку. Мехмед пожал руку, но в глаза ей взглянуть не решился. Душко, подавив досаду, обнял друга. Всем сердцем полюбил он Мехмеда. Два года плечом к плечу сражались они с горой. И койки их были рядом. Мехмед вскочил на площадку вагонетки. Пенка открыла ей путь. Вагонетка пошла вниз, к пропасти. Мехмед смотрел наверх, на провожающих. Потом вдруг спохватился, снял фуражку и стал махать ею. И чем ниже он спускался, тем меньше становился. Посреди пути он разминулся со второй вагонеткой. А спустился в самый низ и показался провожающим величиной с воробышка.

— Уехал наш Мехмедчик! — вздохнула Пенка. — Увидим ли его еще?

— Неизвестно, — сказал инженер. — Тот, кто дышал воздухом нашего героического туннеля и пил нашу ледяную рильскую воду, никогда нас не забудет. Есть в наших местах такая пословица: «Парень, который отведал сазанов из Панеги, женится на девушке из Луковита».

— Он был работник что надо, — покачав головой, сказал Душко. — За два года опередил всех. В прошлом году, когда в туннеле был обвал, не знаю, что бы с нами стало, если бы он вовремя не поставил подпорки.

Подул осенний ветер, и с дикой груши, склонившейся над Пенкиной телефонной будкой, посыпались красные листья. Зябко передернув плечами, крановщица закуталась в кожух и сказала:

— Не пойму, чего это мне вдруг стало так холодно!

Два месяца прошло, четыре месяца прошло. Давно уже побелели горные вершины. Огромные орлы, часто садившиеся на голые скалы над Черным озером, куда-то исчезли. Бригада Душко продвинулась еще дальше в глубь горы. Подземные взрывы продолжались. Крановщица Пенка, закутанная в мягкую теплую шаль, в кожухе, в валенках, которые ей прислали друзья из самой Москвы, по-прежнему спускала цистерну с водой и принимала вторую вагонетку, нагруженную мешками хлеба, корзинами яблок и динамитом для туннеля.

Однажды, когда нижняя вагонетка подошла уже к самому верху, Пенка по старой привычке наклонилась, чтобы посмотреть, чем нагрузили ее внизу. И увидела какого-то человека, который сидел, прислонившись к корзине, и болтал ногами.

«Кто это может быть? Ведь инженер строго-настрого приказал никого не пускать на подъемник, потому что в тросе есть порванные проволочки. А если что случится, кто отвечать будет?»

— Эй, — крикнула сердито Пенка, — кто тебе разрешил садиться в вагонетку? Разве тебе не сказали, что это запрещено?

— Сказали, — ответил, встрепенувшись, незнакомец и поднял голову.

Пенка ахнула, всплеснула руками, и ноги у нее подкосились.

— Мехмедчик! — воскликнула она. — Что ты здесь делаешь, Мехмедчик?

— Вернулся, — поднявшись, ответил Мехмед и ловко соскочил на землю.

— А как же невеста? — робко спросила Пенка.

— Невеста, — махнув рукой, сказал Мехмед, — бог с ней, с невестой. Ты на меня смотри.

— А чего мне на тебя смотреть? — надулась Пенка. — Ты мне сначала ответь, почему не дождался грузовика и поднялся на вагонетке? Кто тебе разрешил?

— Мне сказали, что грузовик пойдет через два часа, а мне уж больно не терпелось. Какая смена в туннеле?

— Твоя, — ответила Пенка и неизвестно почему громко рассмеялась.

Зимний ветер, словно гигантской невидимой метлой, вымел с неба облака, и в чистой синеве показалась русая голова солнца. Пенка проследила взглядом за Мехмедом, шагавшим по заснеженной тропе к засыпанному сугробами бараку, где жили рабочие. Глаза ее заискрились, как только что нацеженное карабунарское вино. Она расстегнула кожух и сказала:

— Что-то жарко мне стало…

— Рассказывай, Мехмедчик, — подтолкнул его локтем Душко, когда они вечером улеглись в жарко натопленной комнате.

Мехмед заговорил шепотом, чтобы не разбудить спящих.

— В наши места уже возвратились аисты и ласточки. В лесу журчат прозрачные ручейки. Позавчера, загоняя отару, я набрал букет подснежников для Пенки, но стесняюсь отдать. Прошу тебя, передай ей от меня.

— Ничего не понимаю.

— А чего тут понимать! Вернулся я в село, вижу — мать к брату перебралась. Брат об ней заботится, как с пасхальным яичком носится. Старуха мне страсть обрадовалась, всплакнула и спрашивает, надолго ли я пришел. Отвечаю: «Навсегда». — «А что будешь здесь делать?» — говорит. «Чабанить, — отвечаю я ей, — заработал деньжонок, куплю отару». — «А кто же тебе будет овец доить?» — «Как кто? Рубие!» Тогда мама грустно покачала головой. «Опоздал ты, сынок! Птичка-то давно уже выпорхнула в открытое окно». Как сказала она мне эти слова, словно ножом по сердцу полоснула. Понимаешь, Душко, вступила моя Рубие в кооператив. Дояркой стала. Начал около нее увиваться какой-то звеньевой, и он ей тоже понравился. Сильно заболело у меня сердце, но, поразмыслив, сказал я себе: «Не виновата Рубие». Ведь я ей никогда о женитьбе не говорил. Стеснялся. Не знаю, почему, но я вдолбил себе в голову, что она должна была догадаться об этом по моим глазам. Считал ее самой умной девушкой. Но не судьба, видно.

Мехмед глубоко и тяжко вздохнул. Помолчав немного, он продолжал:

— С большой высоты я упал, оттого и ушибся больно. Недели три ходил сам не свой. Потом купил отару, ведь не могу я без работы. Как только потеплело, выгнал я овец в поле, но погано было у меня на душе. Тоска по горам этим начала меня одолевать. День и ночь только и думал о товарищах, которых оставил здесь, гадал, до какого места пробили туннель, по-прежнему ли наша бригада впереди других идет и с кем по вечерам Пенка играет в шахматы. Короче говоря, туннель звал меня. И я не устоял. Договорился с кооператорами, двадцать девятого продал им своих овец, а первого, как видишь, снова рядом с тобой лежу. А кого бригадиром назначили?

— Меня, — еле слышно ответил Душко.

— Я всегда считал, что здесь, в горах, люди умные.

Кто-то сердито закряхтел, протянул руку и, щелкнув выключателем, погасил свет.

— Спокойной ночи, Мехмедчик! Я рад, что мы снова вместе.

— И я тоже! — ответил Мехмед. — Ты мой джан аркадаш.

Перевод Г. Молленгауэра и К. Янакиева-Болиева.

Ангел Каралийчев, с ярким и самобытным талантом которого только что познакомился читатель этого сборника его избранных рассказов, принадлежит к старшему поколению современных болгарских писателей. За плечами Ангела Каралийчева — одного из крупнейших в болгарской литературе мастеров малой формы — лежит почти сорокалетний творческий путь, который был, по его собственному выражению, «неровным и очень тревожным». Свидетель и участник многих бурных событий болгарской истории, событий, которые до основания потрясли устои старой Болгарии и привели в конце концов к победе народа над враждебными ему силами, — Ангел Каралийчев, писатель и патриот, в своем творчестве черпал вдохновение в народной жизни и в болгарском фольклоре. Именно эта связь с народом помогала ему всегда оставаться верным демократическим традициям болгарской литературы, помогала находить дорогу к сердцам простых людей, своих соотечественников.