Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

— Вы бесконечно добры…

— Подождите, слушайте… я всё уже организовала. И когда Вы будете на месте, я позабочусь, чтобы Вы ни в чём не нуждались. Её дом в мавританском квартале, посреди истинного лабиринта улиц. В доме есть потаённая комната, которую не так просто отыскать.

— Но как мне найти тот дом?

— Вы видели девушку, которая привела мою маленькую Инесс? Пепе, сын моей прачки, умирает от любви к ней. Она опишет вам его внешность и испросит его помощи в осуществлении авантюры. Она расскажет ему придуманную мной историю, что Вам надо какое-то время прятаться, потому что закололи шпагой своего соперника!

— О, донна Инесс! И это я-то, почти уже священник!

— Не возмущайтесь, амиго мио! Что я ещё могла сделать? Я не могла сделать и намёка на истину, иначе бы её не заставить и пальцем пошевельнуть, если бы даже наполнила обе её руки золотыми дукатами! Поэтому я не сочла преступным навешать на Вас преступление, которое возбудило её симпатии к Вам и побудило оказывать посильную помощь!

— Это всё в высшей степени странно, — проговорил Карлос, — если бы я преступил закон Бога и посягнул на человеческую жизнь, мне бы охотно помогли скрыться, но стоит сделать намёк, что я читаю Его Слово на родном языке, меня преспокойно отправят на смерть!

— Хуанита — хорошая христианка, — сказала донна Инесс. Пепе тоже положительный парень. Может быть, Вы найдёте в старой прачке (она мавританской крови) доброго друга. Говорят, что она своего Магомета знает лучше, чем требник.

Карлос отверг всякую связь с лжепророком.

— Откуда же мне знать различия? Я считаю, что ересь — это ересь. Но я хотела ещё сказать, что Пепе — храбрый малый, его рука так же ловко справляется со струнами гитары, как и с добрым кинжалом. Он часто сопровождает молодых рыцарей, когда они по ночам поют серенады под окнами своих дам, и всегда одет так, будто сам готов в любую минуту пуститься в приключения. Вы тоже оденете на плечо гитару (я знаю, раньше Вы хорошо на ней играли, если только сейчас не растеряли все христианские таланты), подкупите старого Санчо, чтобы не запер на ночь ворот, и отправляйтесь завтра, как только часы пробьют полночь. Пепе будет ждать Вас на улице Кандильо до конца первого часа.

— Завтра ночью?

— Я бы лучше сказала сегодня, но сегодня Пепе должен быть на балу. Кроме того, я не знала, смогу ли вовремя переговорить с Вами. Ну, кузен, теперь Вы свою роль знаете и ни в чём не ошибётесь.

— Я всё понял, сеньора кузина. Я от души благодарен Вам за Ваши благородные старания меня спасти. Будут они иметь успех, или нет, важно уже то, что сейчас они дают мне силу и надежду, а также возродили мою веру в добрые родственные чувства.

— Вы слышите? Это шаги дона Гарсиа! Будет лучше, если Вы сейчас уйдёте!

— Одно слово, сеньора! Увенчает ли моя великодушная кузина свою доброту тем, что, когда это будет возможно, сообщит моему брату о том, что со мной к тому времени произойдёт?

— Да, об этом я позабочусь. Прощайте!

Она быстро протянула Карлосу руку, и он поцеловал её с чувством благодарности:

— Пусть Бог Вас благословит, милая моя кузина!

— С Богом!

— Может быть, последний раз мы были вместе, — добавила она про себя.

Со слезами в глазах смотрела она вслед уходящему Карлосу, и в сердце её ожили воспоминания прежних дней, когда она часто защищала этого нежного и робкого ребёнка от грубости, порой и жестокости своих братьев: он был моложе и слабее их всех. Он всегда был добр и ласков, думала она, и так предрасположен стать служителем святой матери-церкви… Ай де ми! Какая печальная перемена! И всё же… никаких перемен в нём и не видно! Он играет с ребёнком, разговаривает со мной, и при всём этом, несмотря на то, что его обвиняют во всех смертных грехах, он остаётся прежним милым Карлосом… Разумеется, дьявол очень хитёр… Да сохранит нас Бог и пресвятая дева от его злобных козней!

Так Карлос был вырван из мрачного состояния вынужденного бездействия. Из вновь разбуженной надежды он черпал мужество и силу воли для того, чтобы сделать нехитрые приготовления к побегу. Он, сколько мог, посетил своих опечаленных друзей, ибо чувствовал, что его делу здесь подошёл конец.

Как обычно, он вовремя вернулся домой. Дон Балтазар, новоиспечённый государственный служащий, поначалу отсутствовал, потом пришёл с таким расстроенным лицом, что отец не удержался от вопроса:

— Что случилось?

— Ничего со мной не случилось, сеньор мой отец, — ответил молодой человек, поднося к губам большую чашу с вином.

— Есть новости в городе? — спросил его брат, дон Мануэль.

— Никаких особенных новостей, эти проклятые лютеранские псы привели в возбуждение весь город.

— Что, ещё аресты? — воскликнул дон Мануэль-старший, это ужасно! Вчера уже округлилась первая сотня. Кто же ещё?

— Священник из провинции, доктор Хуан Гонсалес, какой-то монах по имени Ольмедо, но это всё пустяки. По- моему, так пусть бы по всей Испании собрали церковников и бросили их в нижние подземелья Трианы, но совсем другое дело, когда приходится говорить о дамах из самых знатных фамилий.

Лёгкий шорох прошёл по сидящим за столом. Все подались вперёд, чтобы лучше слышать, но дон Балтазар, казалось, ничего к сказанному прибавлять не собирался.

— Это кто-то из наших знакомых? — своим резким высоким сопрано спросила, наконец, донна Санча.

— Все знают дона Педро Гарсиа де Ксереса и Боргезе… это… боюсь даже сказать — это его дочь.

— Какая? — закричал Гонсальво голосом, который заставил всех посмотреть в его сторону. Лицо его было бело, глаза дико горели.

— Клянусь святым Яго, брат, не смотри на меня такими глазами! Разве я виноват? — конечно, это она, утончённая умница донна Мария! Бедняжка! Наверное, она сейчас хотела бы, чтобы во всю свою жизнь не думала ни о чём другом, как о собственном молитвеннике!

— Да смилуются над нами пресвятая дева и все святые! Донна Мария арестована по обвинению в ереси! Возмутительно! Кто же после этого вне подозрений? — закричали дамы, неистово осеняя себя крестными знамениями.

Мужчины, напротив, выражались более резко. Крепки и горьки были проклятия, сыпавшиеся на ересь и на еретиков, но если бы они осмеливались, то наверно говорили бы немножко в другом тоне. В глубине души их проклятия относились больше к притеснителям, чем к их жертвам, и если бы Испания была страной, где люди осмеливались высказывать своё мнение, то, несомненно, Гонсалес де Мунебрега был бы посажен в преисподней на куда большую глубину, чем Лютер и Кальвин.