Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

Карлос, стоявший перед лицом столь устрашающей действительности, даже не обратил внимание на её очаровательные выходки, подобно как спешащий на помощь погибающему не видит цветущих на пути роз.

— Я очень серьёзно прошу Вас, сеньора, передать брату поручение от меня.

— Почему Вы сами не можете ему написать, милый господин лиценциат?

— Разве возможно, сеньора, чтобы Вы не знали о случившемся?

— Увы, дон Карлос, Вы меня пугаете! Вы имеете в виду эти ужасные аресты?

Карлос счёл неизбежным несколькими доступными словами объяснить угрожающую брату опасность. До этих пор она слушала чтение выдержек из Священного Писания и объяснения Хуана, пребывая в полной уверенности, что обо всём этом, правда, нужно было хранить молчание, но ни в коем случае не подозревая, что они являются тем, что церковь и мир проклинают как ересь. Следовательно, она была далека от мысли, услышав об аресте Лосады и его друзей, несмотря на сострадание к ним и неясные мрачные предчувствия, связывать это с самым дорогим для неё человеком. Она была ещё очень молода и не слишком много думала — она просто любила. Она слепо следовала за любимым, не спрашивая, куда он идёт и куда ведёт её. Когда Карлос сказал ей, что Лосада брошен в казематы Трианы за то, что читал Священное Писание и говорил людям об оправдании верой, с её губ сорвался отчаянный крик.

— Тише, сеньора, — строго приказал Карлос, на этот раз его голос был непривычно твёрд, — если только Ваш маленький чёрный паж услышал этот крик, то всё потеряно.

Но донна Беатрис не привыкла и не умела собой владеть. Она была готова впасть в истерику. Тогда Карлос решился на крайнее средство.

— Тише, сеньора, — повторил он, — мы должны быть сильными и молчать, если хотим спасти Хуана.

Она жалобно посмотрела на него и повторила беспомощно:

— Спасти Хуана?

— Да, сеньора, — слушайте меня. Вы — добрая католичка. Вы ни в чём не навлекли на себя подозрений. Вы производите свои молитвы, исполняете обеты и приносите на алтарь пресвятой девы цветы. Вы защищены.

Она повернулась к Карлосу, щёки её горели, глаза призрачно блестели во мраке.

— Я защищена? Больше Вы ничего не можете мне сказать? Кому до этого дело? Кому нужна моя жизнь?

— Терпение, милая сеньора! Ваша безупречность поможет Вам поручиться за него. Слушайте! Вы пишете ему письмо и сообщаете ему об арестах, ибо он должен это знать. Выражайтесь относительно ереси так, как Вы привыкли это делать. Видит Бог, я этого не могу! Потом пишите обо всём, что Вам придёт в голову. Но прежде чем закончить письмо, скажите, что у меня всё хорошо, и что я шлю ему свои искренние приветы. Добавьте, что во имя исполнения наших общих интересов и для обоюдного блага я прошу его не возвращаться в Севилью. Он это поймёт. И эту же просьбу, — лучше в форме безоговорочного повеления, — добавьте от своего имени. Не забудьте, пусть это будет Ваше повеление.

— Я всё это сделаю, но вот идут мои кузины и тётушка.

Это действительно было так. Привратник уже открыл перед ними мрачные внешние ворота, затем открылась внутренняя позолоченная ажурная калитка, и вернувшаяся семья заполнила дворик. Они болтали друг с другом, хотя и не весело, как обычно, но всё же достаточно оживлённо. Донна Санча сразу подбежала к Беатрис, принялась посмеиваться над ней относительно её занятия и шутливо грозилась отнять у неё и прочесть незаконченное письмо. Карлосу никто не сказал ни слова. Но это могло быть случайностью.

Между тем мало походил на случайность тот факт, что тётя Катарина, проходя мимо него во внутренние покои, старательно притянула к себе свою всегда развевающуюся мантилью, чтобы её кружевной подол не задел стоявшего рядом Карлоса. В его сторону она и не взглянула. Донна Санча уронила веер. По привычке Карлос наклонился за ним и с поклоном протянул его кузине. Она механически взяла его из рук Карлоса, но словно опомнившись, тут же брезгливо отбросила его в угол. Лицо её исказила презрительная улыбка, а тонкой работы слоновой кости веер, разбитый вдребезги, лежал на мраморных плитах. В этот момент Карлос понял, что он отвержен, что в доме своего дяди он отныне одинок, — опозоренный, подозреваемый в страшнейших грехах отступник.

Он не удивился поступкам родственниц. Его близкое общение с монахами Сан-Исидро, его дружба с доном Хуаном Понсе де Леоном и доктором Лосадой были всем известными фактами. Кроме того, разве не преподавал он в богословском колледже под руководством Фернандо де Сан Хуана, который тоже стал жертвой стихии? Были ещё и другие признаки его образа мыслей, на которые нельзя было не обратить внимания, раз уж в его домашних было разбужено подозрение.

Он постоял, молча глядя в лицо своему дяде, и замечая, как хмурится его лоб, как только встречаются их взгляды. Когда дон Мануэль направился в выходящий во двор холл, Карлос решительно пошёл следом за ним. Если не считать нескольких заблудившихся пятен лунного света, в холле было темно.

— Сеньор мой дядюшка, — сказал Карлос, — я боюсь, моё присутствие стало для вас тягостным.

Дон Мануэль ответил не сразу.

— Племянник, — сказал он, наконец, — ты вёл себя очень неумно, дали бы святые, чтобы не случилось ещё худшее.

Сейчас говорил не робкий и обходительный дон Карлос, сейчас говорил Альварес де Сантилланос и Менайя, и в его голосе одновременно звучали не свойственные ему обычно мужество и гордость:

— Если я имел несчастье оскорбить своего дядю, которому столь многим обязан, то я об этом весьма сожалею, хотя я ни в чём не могу себя упрекнуть. Но я взвалил бы на себя тяжёлую вину, если бы захотел продлить своё пребывание в доме, где не могу больше быть, как раньше, желанным гостем, — с этими словами он повернулся к выходу.

— Останься, молодой безумец! — воскликнул дон Мануэль, которому понравились исполненные гордости и достоинства слова Карлоса. Они подняли его в глазах дона Мануэля от предмета, достойного презрения и всяческого унижения, к высотам желанной цели для выражения своего праведного гнева!

— Да это же звучал голос твоего отца! Но, несмотря на это, я скажу тебе, что не лишу тебя защиты моего дома!

— Благодарю Вас!

— Не стоит! Я не спрашиваю тебя (потому что предпочитаю оставаться неосведомлённым), как далеко зашла твоя безумная в своей безрассудности дружба с еретиками, но, не являясь знатоком по части ереси, я чувствую, что от тебя уже крепко пахнет горелым. Если бы ты, молодой человек, не был Альваресом де Менайя, я не стал бы обжигать пальцев, вытаскивая тебя из огня! Пусть об этом беспокоится дьявол, которому ты будешь принадлежать, я этого боюсь, несмотря на твою очень даже приличную внешность. Истина есть, её ты и услышишь из моих уст. Я не хочу, чтобы на меня и моих домашних лаял каждый пёс в Севилье, и наше древнее безупречное имя было бы запачкано грязью!