Маргарет Грэм - Раскол дома [litres]

На следующий день их записали в Испанскую Республиканскую армию солдатами. Дни тянулись однообразно: побудка, торопливое умывание в корыте, затем столовая, чтобы глотнуть кофе с куском хлеба и, вполне возможно, услышать предупреждение о воздушной угрозе. Потом они строились в отряды, и начинались строевые учения. Их обучали пользоваться огнестрельным оружием, после чего они выполняли упражнения.

По вечерам они должны были учить испанский, чтобы понимать боевые команды. А еще они играли в футбол. Страстью Йена, однако, были шахматы. С собой в рюкзаке он тащил шахматный набор: складную доску и фигуры. Среди них оказались и другие любители шахмат, так что ему было с кем сразиться.

– Чокнутые англичане, – ворчал австралиец, сержант Нил Коффи, присаживался к доске и разбивал в пух и прах всю компанию. На седьмой день прибыл груз с военной формой, не подходившей никому по размеру. Сержант Коффи раздал всем иголки и нитки.

– Младенцами сиживали на коленях у матери? Вот и давайте шейте.

Периодически объявлялась воздушная тревога, и каждый раз Джеймс, сидя в окопе, видел на бортике муравьев, как тогда, дома. Ему вспомнился один день в летнюю жару, когда они с Брайди сидели на корточках у ручья, и в какой-то момент в земле образовалась трещина. Тут же появились муравьи, один, другой, третий… Это были не те, всем знакомые муравьи, а другие, крылатые. Они поднялись в воздух роем, и Джеймс с Брайди бросились бежать, вопя от ужаса. Получается, что они тогда были совсем маленькими. Сколько же им было лет?

Он всматривался в небо. Земля дрожала, но бомбы падали где-то далеко. Как долго еще им будет везти? Интересно, русские республиканские самолеты бомбят людей Франко? Он сосредоточил внимание на муравьях. Ему, должно быть, было лет десять, а Брайди только пять. А Тим был с ними? Джеймс теперь вспомнил: Тим тогда купался в речке. Он быстро вылез и бросился им вдогонку, догнал и мокрыми руками повернул их к себе. Ему, наверно, было двенадцать или чуть больше.

– Что такое?

На лице его читался испуг.

– Ушиблись?

Они рассказали, в чем дело, и он обнял их. Уже неважно было, что Тим был мокрый и холодный и что они тоже промокли, главное, он был с ними. Тим сказал:

– Это самцы, трутни, а есть еще муравьиная матка, их королева. Они сейчас в поисках нового места для дома, вот и все. Они вовсе не вас ищут.

Втроем они побрели назад, но уже не нашли ни единого муравья.

– Уже улетели, – объяснил Тим. – А теперь марш в речку. Брайди, ты должна доплыть до другого берега, прежде чем я сосчитаю до десяти.

Она доплыла, и Джеймс тогда успокоился.

Эти, должно быть, рабочие, думал он, глядя на муравьев. В небе над головой пролетела очередная партия самолетов. Трутни могут явиться в любую минуту, и тогда что? Не станет же он бежать с воплями. В наши дни есть летающая гадость похуже. Послышался сигнал отбоя.

Тим сидел в пивном баре на углу, неподалеку от дома в Ньюкасле, где он снимал комнату. И почему, черт побери, в августе такая жара? Уже двадцать семь градусов, теперь должно стать прохладнее. Он уже выпил четыре пинты, но на самом деле этого мало: нужно было поспать, день за днем что-то делать, жить. Работы, слава богу, было много. Со всего света к ним поступали заказы: богатым всегда требуется больше, и яхты продолжали строиться. Сейчас строят все больше крупных кораблей, но не здесь, а в Германии.

Его шеф, мистер Эндрюс, как раз сегодня задавался вопросом, что он будет делать, если поступит заказ от нацистов. Тим надеялся, что шеф откажется его выполнять. Сама мысль о Германии вновь возрождала у него в памяти тот кошмар: избиения, тюремная камера, смерть Отто и последний взгляд Абрахама, когда его тащили через двойные двери, Хейне, мать и ее серебро, и то, как она использовала его, Тима, и ее якобы любовь к нему, в которой он теперь очень сильно сомневался.

Тим водил кружкой по столу, ощущая, как стеклянное дно скользит по пролитому пиву. В понедельник начинались летние банковские каникулы, и ему так хотелось оказаться в учебном паддоке, перегнуться через перила вместе с Брайди и Джеймсом и обсуждать с ними, где можно достать еще лошадей и как быть теперь, когда Скакун умер. Этот чудесный серый старик-жеребец обучал Фанни и Терри, да-да. Конечно, Брайди много потрудилась, но именно Скакун, кусаясь, наставлял молодых лошадей на путь истинный.

Ему почудился холод камеры, и он снова увидел угасающий свет в глазах Отто. Сунув руку в карман, он нащупал пальцами коробочку с мезузой Абрахама. Возможно, ему следовало бы избавиться от нее. Так будет проще оставить воспоминания позади, но почему-то ему не хотелось забывать. Пока он помнит, Абрахам существует.

Пепельница уже не вмещала его окурков. Бар, как обычно, был окутан табачным дымом. Какой-то тип бренчал на фортепиано «Начинается бегуэн» [21] Популярная песня в 30-е годы XX века. Бегуэн – танец, похожий на румбу ( прим. пер .). . Черт побери, только бы кто-нибудь не решил петь. Он встал, пошатнувшись, и схватился за спинку стула. Совладав с собой, он стал пробираться сквозь толпу к бару. Бармен Санни с перекинутой через плечо салфеткой и сигаретой, торчащей из угла рта, внимательно посмотрел на него.

– А тебе не хватит, Тим?

Тим мотнул головой, роясь в кармане в поисках денег. Вытащив монеты, он, моргая, пересчитал их и бросил на прилавок. Санни протянул ему пинту.

– Давай это будет последняя, будь умницей.

Тим отхлебнул пиво, не отходя от бара. Кто-то толкнул его.

– Эй, полегче, черт бы вас побрал! – зарычал он.

– Извини, приятель.

Посетитель бара протиснулся к прилавку, чтобы заплатить. Санни предостерегающе сказал:

– Иди и сядь, Тим. Сейчас же.

Тим повиновался. Сев на место, он вытащил пачку сигарет, но не подаренный ему Хейне портсигар. Когда он вернулся в Англию, он сообразил, что полустертая гравировка – это менора, еврейский подсвечник. Когда-нибудь он вернется в Берлин и найдет евреев, которые раньше владели квартирой и всем, что в ней было, включая портсигар.

Он закурил и бросил спичку в пепельницу, глубоко затянулся, выдохнул и закашлялся. Да, надо поесть, конечно. Шеф говорит, что одежда висит на нем, как на вешалке.

Мать написала из Берлина и опять нудила по поводу письма. Он ответил, что старается найти его, как они настаивали. На самом деле он был занят на работе, а значит, не мог ходить на митинги в Хоутоне, но он держит руку на пульсе. Так было проще, к тому же что-то, он не мог определить что именно, удерживало его от того, чтобы полностью порвать все связи. Он рассказал сэру Энтони, что слишком занят, чтобы ходить сейчас на собрания Клуба Мира. Сэр Энтони ответил:

– Я понимаю. Мы будем рады видеть тебя, Тим, когда ты сможешь выбрать время. Сейчас мир и сотрудничество важны, как никогда.