Светлана Макаренко - Вдыхая аромат воспоминанья. Варвара Иловайская-Цветаева [СИ]

— Замуж ей хочется, а тот, кто люб — не смотрит на нее, не ровня ему она. Ей бы дом, хозяйство, да пару ребят, вмиг забыла бы все свои горделивые романтические бредни, слетели бы они с нее, как шелуха! — сердито проворчал в ответ молчавший до той поры седобородый красавец-профессор с барственною осанкой, седыми кудрями и былинною бородою купца-гусляра Садко. — Женитесь же Вы, ей-богу, Иван Владимирович, на Варюше-Вавочке [9] Домашнее имя В. Д. Иловайской, данное ей отцом. Позже так ее называл и муж, И. В. Цветаев. , хорошее приданое за нею даю: дом в Трехпрудном, большой, с мезонином, да с полной обстановкою, прислугою, что шоколадная бонбоньерка, право! Вам покойный кабинетец оборудован будет, а Вареньке — «беккеровский» рояль белый ли черный, да полную нотную библиотеку выпишу из Франции. Она и успокоится. Много ли замужней женщине надобно? А я ведь стареюсь, мне помощник нужен дельный в моих трудах, уж одной Александры Александровны мало мне. Пробовал Варюшу привлечь, да жаль мне ее время молодое забирать. Что копаться соловушке солнечному в пыли архивной, пусть лучше на воле порхает! Хотя, надо признать, грамоту русского царя Алексея Михайловича венецианскому дожу перевела мне Варюша исправно, когда мы с ней последний раз в Венеции были [10] Д. И. Иловайский занимался подробными историческими изысканиями в области отношений Венецианской республики и России времен старомосковских царей. В его архиве сохранились обширные заметки на эту тему и выписки из грамот русских царей венецианским правителям — дожам. Источник данных — Центральный государственный исторический архив города Москвы (метро Калужская), ф. 938, 352 единиц хр, 1844–1928 гг. .

— Варвара Дмитриевна человек, талантливый во всем, не сомневаюсь ни минуты! — тихо обронил Иван Владимирович, откликаясь только на последнюю реплику Дмитрия Ивановича и все сильнее сжимая в своих руках спинку плетеного кресла. — А что, понравилось ли Вам в Венеции, любезный Дмитрий Иванович, все хочу спросить?

Старик помолчал, разгладил пальцами окладистую бороду, чуть тряхнул седыми красивыми волосами:

— Город необычный, старинный, да сырым мне больно показался, все будто тиною пахло. По мне, так лучше воздуху рязанского нашего, родного нет, да берегов окских. Я вот вспоминаю поход мой давний, по рязанской губернии, он мне так же приятен был, как иному немцу вояж по Германии да берегам Рейна [11] Подлинные слова профессора Иловайского. , только все мальчишки потешались над моей диковинной фигурой с ягдташем, наполненным географическими картами, брошюрами, чаем, сахаром, перекинутым через плечо ружьем, плащом, «скатанным на манер военных», и с зонтиком в руках; крестьянки издалека принимали меня за ратника, возвращающегося из Крыма. Только был я не ратником, а ученым больше: говоры собирал да записывал, манеру одежды зарисовывал в тетради свои и карнеты [12] От французского слова carnete — записная книжка, блокнот. . Не знаю, читал ли кто после заметки мои путевые в «Московских ведомостях», но мне они вышли большим подспорьем при моей работе над диссертацией магистерской, «История Рязанского княжества».

— Вы ведь за нее Уваровскую премию Академии наук получили, не так ли, друг мой? — проронила внезапно Александра Александровна, вертя в руках серебряную витую ложечку.

— Да, сударыня, сие абсолютно верно, и дали мне к премии той еще и адъюнкт-профессорскую кафедру всеобщей истории при Московском Университете, на факультете законоведов. Да больно скучно мне там показалось, и вернулся я к своим любимым кабинетным изысканиям, да газете «Кремль». Однако, что же это Варенька, так долго? — Дмитрий Иванович беспокойно повернулся в скрипучем кресле, тронул было пальцем серебряный колокольчик, стоявший на столе, среди посуды. Но в тот же самый момент зашуршало кружево, батист, креп-жоржет, и в вихре атласных лент, залитая кораллами, — они сверкали на позднем, жгучем солнечном свете всюду: в высокой прическе — гребнем, в ушах — серьгами; на шее, запястьях — ожерельем и браслетами, нежно переливаясь искрами и оттеняя румянец, пылающий на щеках, и белоснежное кружево венецианской шали с шелковистою бахромою, — явилась в дверях, словно живая картина в раме, слегка запыхавшаяся Варенька, с сложенным вдвое крошечным расписным веером в руках.

— Простите, папенька, я платье сменила, мочи нет на такой духоте, и — в атласе, хоть и открытое оно…

Дмитрий Иванович в ответ рассмеялся, махнул рукою:

— Идите, идите, к водам усадебным восвояси, нам тут и не нужны вовсе твои дамские подробности. Вот видишь, уже Мамака от тебя брови хмурит, и Ивана Владимировича заставила ждать, негодница!

— Не нарочно, я поверьте! — Варенька закусила нетерпеливо верхнюю губку, подняла к виску округлое запястье, поправила выпавший своенравно из прически локон. Кораллы, краем тугой браслетки, поймавшие беглый солнечный луч, засверкали набрасывая, теплые тени на ее лицо и темные дуги бровей, изящно вылепленные крылья носа. — Я, ежели правду сказать, знать хотела, что скажет Иван Владимирович о кораллах маменькиных, к лицу ли они мне? Целую коллекцию маменька оставила, в ларцах пылится и не со всяким платьем наденешь. Скоро уж кораллы мои, Иван Владимирович, будут древнее Ваших камей да гемм греческих! В музее только их выставлять надобно будет! — Варенька притворно капризно надула губки.

— Ох, Варвара, смотри! И вправду ведь, прелестницы век короток, уйдешь ты вся в красоту свою, что с тебя станется-останется? [13] Парафраз слов Марины Ивановны Цветаевой из письма Н. Гаевской от 17 марта 1934 года о В. Д. Иловайской: «…была обаятельна, красива, с небольшим певчим голосом, вся — в свой красоте. Уйдя — ушла вся». — шутливо погрозила пальцем Мамака. — Где будут кораллы то твои?

— А я все дочерям своим оставлю! — фыркнула Варенька. — Да и музей на что? Не шучу ведь, всерьез!

— Да, да, — внезапно подхватил ее реплику до тех пор молчавший гость. — Я вот, если свершится моя мечта, Варвара Дмитриевна, то за честь кораллы Ваши увековечить почту, поверьте!

— Какая же вдруг у вас мечта, Иван Владимирович? — тотчас заинтересованно ахнула Варенька, — Вы о чем это?

— Мечтается мне уж много времени создать в Москве Музей искусств изящных, древних, античных, для просвещения народа. И можно было бы там представить всю историю красоты земной, от древних статуй фараонов египетских и богини Исиды с сыном на руках до Венеры Праксителевой и того, что творят наши русские художники: Шубин, Клодт…

— А картин, что же, и не будет в Музее том?

— Почему же? Все будет, милейшая Варвара Дмитриевна, и геммы, и камеи, и витражи, и картины. И кораллы Ваши там бы хорошо смотрелись, право! — Цветаев неожиданно, мягко и переливчато засмеялся. Смех удивительно шел к нему смягчал принужденную строгость, сдержанность, скованность манеры. — Вот Вы только себе представьте: сводчатые анфилады зал, мраморные полы, стройные колоннады в переходах, и статуи, и маски, и саркофаги, и амфоры греческие, и резьба по кости в больших витринах стеклянных… Сказывали мне, в Японии есть резчики, столь искусные, что из вишневой косточки даже статуэтки делают, до того крохотные! А там, где картины поместятся, можно залы в иных тонах сотворить: мягкий свет, теплый гобелен на стенах или охра и пуфы вдоль зал на гнутых ножках, для посетителей… И в одной из витрин — Ваше море, кораллов, любезнейшая Варвара Дмитриевна, только подумайте минуточку, море кораллов!