Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

Мой новый знакомый во время первой же встречи хотел рассказать свою биографию, но я его остановил, сказав, что это пока для меня не нужно, так как я буду говорить с ним только на литературные темы. Он отрекомендовался мне «Михайловский», и я лишь через несколько месяцев узнал, что это был Михаил Ефимович Бакай.

Меня, конечно, занял вопрос о мотивах, которые привели Бакая ко мне, и я его спросил об этом. Он ответил мне, что на службу в департамент полиции он поступил случайно, всегда там чувствовал себя чуждым человеком, так как характер службы был ему ясен, служил там по инерции, пока события последнего времени не раскрыли ему глаз, и что далее оставаться на службе не было сил. Еще в 1905 г. он делал попытки переговорить с революционерами, но ничего из этого не выходило. Ему не поверили. Он сказал мне, что к решению прийти ко мне его привело одно лишь желание быть полезным освободительному движению и что он не имеет в виду каких-либо личных интересов: в денежном отношении он обеспечен прекрасно и бюрократическая карьера у него обеспечена, если бы он желал продолжать службу. Он сам упомянул о возможности провала, но сказал, что это его не останавливает и что оставаться на службе ни в коем случае не считает более возможным.

Когда Бакай говорил об охранном отделении и в ярких красках рисовал, что скрывалось там за его стенами, я часто прерывал его словами:

— Да, да, мы знаем все это!

На это он мне десятки раз повторял:

— Нет, Вы всего этого не знаете, Вы даже не подозреваете, какие ужасы творятся там!

Он говорил тоном искреннего человека, — я и тогда уже не сомневался в том, что он пришел ко мне без задней мысли (как не раз тогда приходили другие), а с желанием выйти на новую дорогу. Впоследствии я в этом убедился вполне, но вначале быть уверенным я не мог… Наша встреча была так необычайна: сошлись представители двух различных миров, говорившие еще вчера на различных языках, и мы говорили в Петербурге, в пределах «досягаемости» для департамента полиции.

Во время следующих наших свиданий мы говорили целыми часами. Предо мной действительно открывался совершенно новый мир — с иными нравами, иной логикой, иными интересами, иной терминологией. Между прочим, я долго не мог усвоить, что «сотрудник» означает «провокатор».

Мне не без труда постепенно удавалось усваивать себе то, что я слышал от Бакая.

Мы виделись с Бакаем раз-два в месяц, а с его переездом в Петербург наши свидания стали еще чаще.

С самого начала нашего знакомства я стал убеждать Бакая писать свои воспоминания, и он редкий раз приходил ко мне без какого-нибудь нового наброска из прошлого. Много интересного для меня он рассказал и о текущих делах.

Иногда рассказы и предупреждения Бакая заставляли меня придавать им особое значение.

— Так, однажды Бакай сообщил мне:

Вчера закончился съезд эсэров в Таммерфорсе [83], приняты такие-то резолюции.

От партийных эсэров я раньше слышал, что съезд эсэров должен был тайно состояться, но не имел ни малейшего понятия о том, что он начался.

— Откуда Вы знаете это? — спросил я Бакая.

— Был у заведующего агентурой по Боевой Организации социал-революционеров «Они» уже получили сведения о съезде.

Через несколько дней этими своими сведениями я поделился с эсэром, чекистом, Крафтом [84], приходившим ко мне в редакцию «Былого».

— Да, съезд кончился именно в такой-то день, — сказал он. — Но откуда Вы узнали об этом?

— Прямо из департамента полиции! — отвечал я и, не называя никаких имен, объяснил, как я это узнал. Крафт изумился моим сообщением, и для него, как и для меня, стало тогда ясно, что департамент полиции в центре партии эсэров имеет очень хорошего осведомителя.

Я просил его сообщить об этом кому следует.

Но с каким доверием после нескольких месяцев знакомства с Бакаем я ни относился к его сведениям, я все-таки иногда бывал озадачен ими и задавал себе вопрос: да не обманывают ли его охранники, догадавшись о наших с ним сношениях, и не рассчитывают ли они через него ввести меня в заблуждение и на этом поймать меня.

Однажды Бакай пришел в редакцию «Былого» и рассказал мне следующее.

На улице он случайно встретил одного молодого девятнадцатилетнего юношу Бродского, брата известных польских революционеров, служившего тайным агентом-осведомителем в варшавском охранном отделении. Бродский рассказал Бакаю, как своему человеку, если хотите, как своему начальнику, что он имеет дело с революционерами-террористами, устраивающими динамитную мастерскую в Финляндии, и посвящен в их дело. Вот точная запись тогдашнего разговора Бакая с Бродским.

— Я теперь уже — член боевой организации большевиков и служу в охранном отделении, — говорил Бродский Бакаю. — Познакомился со студентом Александром Нейманом, сошелся с ним и теперь являюсь его помощником в обучении рабочих за Нарвской заставой боевым делам. Нейман читает им лекции о приготовлении разрывных снарядов.

— Он теперь в Питере?

— Нет, в Финляндии; он там находится в лаборатории.

— Охранное отделение обо всем этом знает?

— Да, конечно! Нейман теперь взят под наблюдение и место нахождения лаборатории точно установлено. Теперь остается выяснить еще некоторые районы, и тогда произведут аресты. Склад винтовок и револьверов также известен.

— Знаете ли что, — сказал мне Бродский, — зайдемте в одну квартиру здесь недалеко, и я Вам кое-что покажу. Там никого нету, комната в полном моем распоряжении, а жалеть не будете.

Мы пошли в дом № 3, кв. 27 по Бармалеевой улице, дверь отворила какая-то женщина и беспрепятственно пропустила нас в комнату.

— Это комната Неймана, — сказал Бродский, — она предоставлена в полное мое распоряжение.

Потом Бродский достал из кармана ключ, открыл ящики стола и вынул оттуда свертки, в которых оказались динамит, запасы и более десяток форм для бомб.

— Охранное отделение и об этом также знает?

— Конечно, знает. Я даже кое-что носил на конспиративную квартиру. Думают сделать так: когда установят связи Неймана в Финляндии, и когда он будет возвращаться, то его на вокзале арестуют, в Финляндии найдут лабораторию, а здесь материалы для бомб.

Надо знать всю сложность конспиративных тогдашних условий моего знакомства с Бакаем, чтобы понять, что мне невольно в голову приходили разные тревожные гипотезы, и я нелегко мог отнестись доверчиво к сообщаемым фактам. Я мог, например, допустить, что Бродскому поручено сообщить Бакаю ложные факты, втянуть в это расследование и меня, и моих друзей, чтобы всех нас потом скомпрометировать. Все это могло кончиться хуже, чем арестами.

Но дальнейший расспрос Бакая меня убедил, что рассказанное им дело очень серьезно, и я рискнул заняться им. Я отправился в Государственную Думу и вызвал одного из социал-демократических депутатов, сообщил ему сущность рассказа Бакая и просил расследовать, в чем дело. Конечно, мне пришлось сообщить полученные мною сведения очень осторожно, чтобы его деталями, в случае провала, не навести охранников на тот путь, каким я получил из департамента полиции эти сведения.