Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

«Все Ваши рассуждения, — отвечал я, — о том, что мое письмо к Вам вызвано недовольством моим на сущность решения, вынесенного Вами на разборе дела моего с Стародворским, конечно, до такой степени ни на чем не основаны и нелепы, что я на этом даже не останавливаюсь.

Каждый отвечает за свои мнения и решения, — суд Ваш ответствен за свои решения так же, как я за свои действия.

Моя фраза о докладе в департамент полиции означает то, что Ваше отдельное мнение по своему значению равносильно докладу в департамент полиции и в то же время, благодаря подробному изложению и доведению до сведения широкой публики (а следовательно, и той, что на Фонтанке) всех конспиративных сведений, которые я, не подозревая того, какое Вы сделаете из них употребление, сообщил под условием тайны во время суда, послужат руководящей нитью для арестов и для изучения дела чинами департамента полиции».

После решения третейского суда — Новые сведения о Стародворском — Предложение Носаря возобновить дело Стародворского — Мой отказ

Но, несмотря на все доброжелательное отношение суда к Стародворскому, он после вынесения приговора в политическом отношении был убитым человеком, и ему не было никуда больше ходу.

Судьи и все вообще сторонники Стародворского скоро поняли, что торжествовать по поводу приговора им особенно не приходится. В подавляющем большинстве общественное мнение было определенно против Стародворского. Газеты в России привели просто выдержки из приговора, как информацию, но в то же самое время многие из них высказались определенно лично против Стародворского.

В 1912 г. я получил новые очень важные сведения, которые расшифровали многое в деле Стародворского.

Вскоре после получения этих сведений и совершенно независимо от них я еще до войны получил от одного из самых крайних своих обвинителей, бывшего судьей на суде Стародворского, Носаря, заявление, где он признал ошибочность решения суда и предлагал мне тогда возбудить вопрос о пересмотре дела.

Как ни было в то время важно лично для меня поднять дело Стародворского на основании новых сведений, полученных из двух различных источников, но в обоих случаях я отказался от этого.

Стародворский в это время решительно ни для кого не был уже опасным человеком, и я не хотел поднимать агитацию вокруг его дела, связанного с воспоминаниями о Шлиссельбурге. Раньше я поднял дело Стародворского только потому, что в то время он представлял огромную опасность для всего освободительного движения, и поднял его только после того, как мне не удалось убедить Стародворского добровольно уйти в сторону от революционного движения.

Лично с Стародворским после суда в 1909 г. я более не встречался до 1917 г.

Стародворский — революционный комиссар в 1917 г. — Моя встреча с ним — Требование, чтобы он вышел из комиссаров — Сведения Доброскока и других охранников о Стародворском — Из биографии Стародворского

В начале марта 1917 г., через несколько дней после революции, в Балабинской гостинице, где я тогда жил, было собрание районных комиссаров. Комиссары прислали ко мне в номер своих представителей просить посетить их собрание.

Когда я вошел в комнату, я увидел там человек до тридцати комиссаров местного нашего участка — эсэров, эсдеков, беспартийных. Я совершенно неожиданно увидел перед собою… Стародворского. Он, оказывается, тоже был одним из местных революционеров-комиссаров. Стародворский, видимо, смутился, когда увидел меня. Но я ни на минуту не показал ни ему, ни другим комиссарам, что меня изумило присутствие Стародворского на этом собрании.

Когда я уходил, я подошел к Стародворскому и сказал ему:

— Я живу в этой же гостинице, в таком-то номере. Мне очень хотелось бы сегодня же поговорить с вами. Придите ко мне!

И те даже, кто слышал, что я сказал Стародворскому, конечно, не могли обратить на это никакого особенного внимания.

Через несколько минут ко мне в номер вошел Стародворский.

— Николай Петрович! — сказал я ему прямо без всяких тех предисловий, с которыми я начал аналогичный разговор лет десять тому назад. Вы должны сегодня же подать в отставку из комиссаров!

— Почему? — спросил он меня.

— Потому что те четыре прошения о помиловании, в которых я обвинял вас раньше, принадлежат Вам. Затем — Вы служили в охранном отделении! Вы из департамента полиции получали деньги!

На этот раз я решил сказать Стародворскому без обиняков все, что о нем знал, по возможности, конечно, в мягкой форме.

— Это неправда! Это клевета!

— Это правда, Николай Петрович! Но как в первый раз, так и теперь спорить об этом с Вами я не буду. Ваше имя, как шлиссельбуржца, мне дорого. Я не хочу, чтобы в настоящее время около него был какой-нибудь скандал. Прошу вас, сегодня же откажитесь от комиссарства!

— Повторяю, это — неправда! Это клевета! Это какая-то страшная ошибка! — уже не протестующим, а смущенным, виновным голосом говорил мне Стародворский — Но Вы видите, я болен, я с таким трудом хожу. Мне трудно заниматься общественными делами. Я и сам решил подать в отставку и уйти в частную жизнь.

Я поблагодарил Стародворского, как будто он делал этим мне личное одолжение, и еще раз попросил его верить, что его имя, как шлиссельбуржца, для меня дорого и что для него я сделаю все, что в моих силах, если он уйдет в частную жизнь.

Стародворский, действительно, тогда же подал в отставку.

Накануне этого моего объяснения с Стародворским произошел такой эпизод.

Я узнал, что в Ораниенбауме был арестован полицеймейстер, что его привезли в Государственную Думу, а через некоторое время оттуда освободили. Ему и его жене там была выдана «охранная грамота». Судя по псевдониму, под которым он был арестован, я понял, что это никто иной, как знаменитый провокатор Доброскок — «Николай-Золотые Очки», а его жена — не менее знаменитая провокаторша — Т. Цейтлин. Тогда я за своей подписью напечатал в газетах статью «Где Доброскок и Цейтлин?» и рассказал их биографию.

Номер газеты вышел утром, а в полдень мне в Балабинскую гостиницу пришли сообщить, что на основании этой моей статьи снова нашли Доброскока и его жену Цейтлин, что их арестовали и привезли как раз в наш участок. Я сейчас же пошел туда и просил обоих их допросить при мне.

Я хорошо знал их дела и сам задавал им некоторые вопросы, между прочим я задал Доброскоку вопрос, что он знает о Стародворском. Доброскок ответил мне: «Стародворский служил у нас, был известен под кличкой «Старик», получал столько-то денег, с ним он, Доброскок, имел свидания на такой-то конспиративной квартире» и т. д.