Владимир Бурцев - В погоне за провокаторами

Я просил допрашивающих не записывать в протокол этих показаний. Они, видимо, сначала даже не поняли этой моей просьбы и несколько раз переспрашивали, почему не надо записывать сведений о Стародворском. Но в конце концов они исполнили мою просьбу, и сведения о Стародворском не были занесены в протокол допроса Доброскока, а были записаны только фамилии других им указанных провокаторов.

Затем я отправился в судебную палату, там говорил с кем-то об этом деле, и, между прочим, с прокурором П. Н. Переверзевым [152]и просил «отдать мне» Стародворского, не арестовывать его и не поднимать о нем никакого шума. Я объяснил, почему так надо сделать. Меня поняли и со мной согласились.

Таким образом, тогда как в 1917 году арестовывали всех провокаторов и о каждом из них появлялись в газетах разоблачения, я добился того, что Стародворский не был арестован, и в газетах о нем не было сказано ни одного слова.

Впоследствии, при разборе бумаг в департаменте полиции, были найдены расписки Стародворского на официальных бланках охранного отделения в получении денег, подписанные его рукой обычным псевдонимом «Старик», о чем мне говорил еще Доброскок на своем допросе… Один из товарищей директора департамента полиции, Виссарионов [153], а также Герасимов, Заварзин [154]и др. рассказывали мне о своих встречах со Стародворским, и я в конце концов выяснил его сношения с охранниками на основании точного документа и точных свидетельских показаний.

Четыре прошения из Шлиссельбургской крепости, опубликованные мной, Стародворский действительно писал. На его первые три прошения царское правительство не считало даже нужным ему ответить. Только в ответ на четвертое прошение, посланное летом 1905 г., его вызвали в Петербург и держали в Петропавловской крепости. Там он имел разговор с представителями департамента полиции. По-видимому, за патриотическое прошение Стародворского предполагали освободить раньше срока, в поучение другим, но дело затянулось и революция 1905 г. застала его еще в тюрьме.

По выходе из тюрьмы Стародворский посетил некоторых из тех, с кем имел дело в Петропавловской крепости. Они оказали ему разного рода услуги при устройстве его дел, помогли уехать за границу и предложили даже деньги. Стародворский не отказался и от денег. Затем эти свои знакомства с миром департамента полиции он поддерживал и даже постепенно их расширял: так, он познакомился с начальником петербургского охранного отделения Герасимовым. На конспиративных квартирах охранного отделения виделся с Герасимовым, Доброскоком, Заварзиным, Виссарионовым и др. Бывал и в стенах департамента полиции. Продолжал получать денежные пособия от охранников. Это его все более и более засасывало в болото охранных связей.

Нечего говорить, что об этих своих связях с охранниками Стародворский от всех нас хранил полную тайну. В это время мы его, как шлиссельбуржца, приглашали посещать наш Шлиссельбургский комитет. Он ходил к нам в редакцию «Былого». Посещал различные редакционные собрания. Бывал на конспиративных политических собраниях эсэров и энэсов. Да где только он не бывал! Куда только его не приглашали! Когда Стародворский был в нашей среде, он, конечно, только нам вторил и не о своих сношениях с департаментом полиции говорил с нами.

Однажды, в самом начале 1906 г., после одного моего разговора с Стародворским, я предложил ему идти осмотреть тот дом, где на квартире Дегаева был убит Судейкин. Это было всего в пяти минутах ходьбы от моей Балабинской гостиницы. Стародворский не сразу узнал бывшую квартиру Дегаева. Мы расспрашивали дворника, разных жильцов, и в конце концов точно установили квартиру, где двадцать пять лет тому назад Стародворский убил Судейкина, чем он и теперь гордился.

Когда я распростился с Стародворским и шел к себе домой, на Знаменской площади я встретил Короленко [155]. Он держал в руках только что вышедший номер «Былого», в котором был помещен рассказ об убийстве Судейкина и указана улица и номер дома, где было совершено это убийство. Я спросил Короленко, куда он идет?

— Да вот хочу посмотреть дом, где был убит Судейкин.

— Можете представить, — ответил ему я, — я сию минуту иду из этого дома. Я его осматривал вместе с Стародворским.

Я снова вместе с Короленко вернулся в этот дом. Короленко с огромным интересом расспрашивал меня о том, какие указания делал мне Стародворский.

Когда в 1907–1909 гг. я поднял дело против Стародворского, он ходил к охранникам и просил их уничтожить его прошения о помиловании. В Париж он ездил с благословения охранников, и во время разбора дела Азефа его задачей было скомпрометировать меня.

Когда Морозов, Новорусский и я стали его уличать в сношениях с охранниками, он рвал и метал против нас и шумно, с дракой отрицал наши обвинения и нападал на нас за клевету.

Возможность ареста Стародворского и возобновления его дела — Я был против этого — В печати требовали, чтобы я назвал имя скрываемого провокатора — Догадки, кто он — Опасность возобновления дела Стародворского миновала. Правда о Стародворском сообщена его судьям и защитникам — Признание Мартова — Сознание Стародворского — Мой ему волчий билет

С марта по май 1917 года аресты и разоблачения провокаторов делались ежедневно по всей России.

Я тоже выступал в газетах с большими статьями о предателях и провокаторах.

…Но я был решительно против возобновления дела Стародворского и все время опасался, чтобы кто-нибудь не начал его дела помимо меня.

Ко мне не раз обращались с вопросом, почему я не поднимаю теперь дела Стародворского, раз открыты архивы департамента полиции. Все понимали, что инициатива возбуждения дела Стародворского должна была принадлежать главным образом мне, и ждали, что я это сделаю.

В мае месяце мне, однако, показалось, что дело Стародворского будет поднято помимо меня, — вот по какому поводу.

В конце марта 1917 г. в Петрограде был арестован по обвинению в провокации какой-то сотрудник петербургских газет. В газетах по его поводу поднялся шум.

В это время у меня была единственная привилегия, полученная после революции, это — беспрепятственное посещение тюрем. Я мог обходить все камеры, где сидели охранники и провокаторы, и много с ними разговаривал. Меня глубоко возмущало издевательство над ними в тюрьмах. Они содержались в таких условиях, в каких и нам редко приходилось сидеть при царском режиме. Грязь, часто голод, скученность в камерах и т. д. Я стал протестовать против такого тюремного режима, настаивал на предании суду тех из провокаторов, кто окажется виновным в общеуголовных делах, и на освобождении остальных.