Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Юрий прибыл в 20-й корпус уже после сражения под Гумбинненом, когда части вели наступление на левом — южном — фланге 1-й армии. Его вместе с Сергеем Громовым, товарищем, с которым они учились в университете и на курсах прапорщиков, приписали к Архангелогородскому полку. За неделю с лишним боевых действий Юрий впервые уехал из полка. Части корпуса испытывали острую нехватку снарядов, и специально составленную интендантскую команду отправили для получения снабжения. Юра пока ещё плохо ориентировался во фронтовой обстановке, поэтому они больше говорили о последних новостях из Санкт-Петербурга, где старший брат не был вот уже больше года:

— Ты хоть успел сдать экзамены за третий курс? Мама очень беспокоилась.

— Нет, не успел… Ничего, вернусь с войны и следующей весной наверстаю. Всего-то год потеряю. Зато мы с Сережкой вместе попали на курсы и сразу сюда, к вам.

— Ну а к родителям-то перед отъездом успел заехать? — Ник заметил, как сильно смутил брата его вопрос.

— Нет, тоже не успел… Но мама приезжала, проговорили с ней до отправки эшелона. Плакала она так, будто прощалась навсегда… Что-то она кашляет с весны.

— Юра, что это тебя понесло на войну? Ты же до мозга костей гражданский человек? Помнишь, как ты всегда посмеивался над моими военными штудиями? Тебе бы своей литературой заниматься.

— Так то было мирное время, а тут напали на Сербию, Германия объявила нам войну. Если бы ты только видел, сколько людей собралось на Дворцовой площади в день оглашения царского манифеста. Когда царь вышел на балкон Зимнего дворца, народ с флагами, иконами, портретами царя опустился на колени и запел русский гимн. Какое было всенародное единение, плакали все пришедшие на площадь: и офицеры, и студенты, и крестьяне, и рабочие! Такое возбуждение было… Знаешь, дело даже дошло до погрома немецких магазинов.

— Юра, любая война популярна в течение первого месяца. Да и то в случае победных реляций, увы. А дальше, как похоронки пойдут, одно только горе от воинственного возбуждения останется. Тут, Юрочка, война, а не манифестация. Здесь не до романтики и не до умильности, здесь кровь и смерть. Долг, конечно, надо выполнить перед царем и своими командирами… А если по-простому, то биться за жизни однополчан и по возможности за свою. И часто одно исключает другое.

— Да не бойся, Ник, понимаю я все это.

— По-настоящему поймёшь только тогда, когда всё это на своей шкуре почувствуешь. Нельзя тебе было уходить на фронт. Кто-то из нас должен был остаться с родителями.

— Ладно, братец, не поучай. Ты на войне, и я на войне. Лучше скажи, ты уже сделал предложение Вере?

— Нет еще… — Николай смущенно улыбнулся. — Боюсь, испугает ее моя поспешность.

— Лучше поторопиться, чем опоздать. Смотри, уведут. У вас здесь полно знатных повес, — по-дружески посмеивался над братом Юрий.

— Расскажи лучше, как там ваша поэтическая компания, — сменил Ник тему разговора.

— Как и прежде… Собираются в кафе «Бродячая собака», пока все в Петербурге. Только мы с Бенедиктом Лифшицем уже в войсках. Николай Гумилев с братом Дмитрием собирались записаться в вольноопределяющиеся. Может, где и встретимся. Встретились же мы совершенно случайно на Невском. Мы с Бенедиктом шли уже с вещмешками на сборный, а Чуковский и Мандельштам прогуливались по проспекту. Мы даже сфотографировались на память.

— Что-нибудь пишешь в последнее время?

— Пытаюсь писать, да некогда. Столько событий, такое напряжение, что и не осознать, и в стихи не переплавить. Да и как писать о войне, пока не знаю. Тут как-то по-особому надо… Но обязательно напишу.

За беседой время пролетело быстро. Спохватившись, братья отправились в госпиталь за Верой. На этот раз они вышли на рыночную площадь с другой стороны и шли к госпиталю мимо городского театрика. Вера уже освободилась, и братья совсем недолго ждали ее в школьном скверике. Она появилась стремительная, тоненькая, в форме сестры милосердия. Восхищенный Юрий, не отрываясь, смотрел на юную женщину, забыв и о брате, и обо всех своих заботах. Николай официально представил Веру брату. Тот церемонно поцеловал ей руку, и они, непринуждённо разговаривая, двинулись к фотоателье. Юра азартно рассказывал про учебу в Петербургском университете, про то, что среди студентов появилось много девушек, и это сильно изменило студенческую жизнь. Вера мечтала поступить на медицинский факультет университета, упорно двигалась к своей цели, и её очень интересовали эти рассказы. Вскоре они вошли в ателье, где их ждали. Офицеры поправили форму перед большим зеркалом, а вот сестра милосердия, вопреки ожиданиям, лишь мельком взглянула на себя в зеркало. Фотограф принес красивый стул, похожий на трон, усадил Веру; Николай и Юрий встали сзади. Пока настраивали камеру, братья шутили и смеялись, но Вера оставалась задумчивой и серьезной.

— Знаете, сегодня на моих руках умерли два офицера, ваши ровесники… Большая потеря крови. Мы ничего не смогли сделать. Все сестры плакали… — Неожиданно и как-то совсем не к месту сказала она.

— Не отчаивайся, Верочка. Вы делаете то, что должно, и это главное. У каждого свой долг, ваш — лечить и сохранять жизни. — Николай бережно положил руки на плечи Веры.

Наконец фотограф закончил возню с аппаратом, настроил объектив и театрально воскликнул:

— Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка! — Вспышка осветила комнату в тот момент, когда Вера, склонив голову к плечу, прижалась щекой к руке Орловцева.

Николай оплатил работу, аккуратно положил квитанцию во внутренний карман кителя. Провожая гостей, хозяин любезно раскланивался с офицерами и просил зайти за фотопортретом через три дня к обеду. А они уже сбегали по ступенькам на тротуар, запорошенный первыми опавшими каштановыми листьями, в отличие от фотографа, не придавая особого значения случившемуся.

Все-таки город был совсем небольшим. Они опять оказались на рыночной площади, где обошли кругом старую кирху и по крутой лестнице спустились к реке на каменный мост, высокой дугой перекинутый через реку. Николай и Вера остановились у перил моста, а Юрий перебежал на другой берег и спустился к воде. К берегу прибило два игрушечных кораблика, грубо выструганных из толстой коричневой древесной коры. Их бумажные паруса намокли, слиплись и больше не наполнялись ветром. Пока Юрий возился, пытаясь исправить такелаж корабликов, Вера и Николай стояли, обнявшись и глядя на струящуюся внизу воду. Орловцев достал из кармана несколько гладких коричневых каштанов, подобранных им на улице, и они с Верой бросали их в самые стремительные струи, пока Юра не крикнул снизу:

— У вас есть листок бумаги для паруса?

— Есть, сейчас принесу. — Ник достал из кармана листок и сбежал с моста к брату. Возиться с корабликами было любимым развлечением братьев на летних каникулах в селе Селижарово на Волге. Волга там только начинает свой великий путь, но всё равно это уже Волга, гораздо более полноводная, чем остальные местные речки. Минут пять они возились внизу, закрепляя бумажные паруса на корабликах. Наконец пустили их на воду. Течение подхватило суденышки, и они поплыли в сторону моста. Братья беззаботно смеялись и бросали в них с берега маленькие камушки. Камушки пролетали мимо. Вера взяла последний оставшийся у нее каштан и бросила в кораблик Юрия. От удара каштана в парус кораблик перевернулся и прекратил свое плавание, его тут же прибило к берегу. На мгновение веселье прекратилось, все как-то притихли. Но офицеры быстро поднялись на мост, подхватили Веру под руки, лихо сбежали с моста, затем взлетели вверх по крутой лестнице и снова оказались на площади города.