Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

С хорошим наполнением вышел я из его магазина. Купчую в блокнот оформила его дочь Маланья, заходил и сын его. «Ты еще не приготовил лекцию? Такой же рассеянный, как я». «Нет, – сказала Малаша, – он больше рассеянный». И т. д. Хороший русский дух. К евреям отношение, по словам Никиты, осторожное.

Потом я спал, и во сне мне что-то не приснилось желаемое. Весь вечер за столом я думал о 13 января. «Любовница его поет ему свои восторги и восхищения, а я, как те шуты, что за фараоном, говорю ему правду, которую он считает гадостями и ненавидит меня за это».

Почему они не понимают, что я хочу, чтоб они оставили меня в покое. Моя мечта – чтоб с утра они уходили гулять, смотреть Париж, я же хочу быть один, хоть час времени… один, без всех… Господи! Прости меня, но пусть домашние мои будут здоровы, но подальше. Я с ума сойду от их заботы и присутствия. Они не понимают, чего мне надо, чего хочу я, чем живу и т. д.

И значит, любимую мою не поздравили с Новым годом!! Я записал неправильно. Господи! Ну, не идиот ли?! И вот теперь я мучаюсь. Хотя пожелали мне всего самого плохого. Но самое плохое – сорвать голос. Наконец-то мои ушли. Нет, они не доедут до Монмартра. Оба ленивые, нелюбопытные. Перед уходом на репетицию – прополоскать связки. И купить телефонную карту. «Солдатская какая-то закуска… бефстроганов… чтоб русским понравилось?!? Это просто дешевле… и всё это дешёвка… французскую надо закуску и еду, а этот… бефстроганов с рисом… это мы дома едим каждый день».

15 января 1994

Суббота. Молитва, зарядка.

Уехать бы из этого города без узлов на связках – одна забота, и уехать бы поскорее. С Парижем мне не повезло, собственно, мне с ним не везло никогда. Сорвал голос, и теперь, что делать, не знаю. Впереди еще… да ведь только начало, три спектакля сыграно. Сглаз ваш, уважаемая, действует. Проклятие ваше, посланное вдогонку, вслед, дьявол применил в самом уязвимом, больном, самом точном месте. Бог с вами. Во всем виноваты мы сами, и в этом тоже.

«Валерочка! Костя принес лекарство через каждые 2 часа под язык. Целуем Т. и С.» Костя принес лекарство. Грустно, что сорвал я голос, завтра, по всей вероятности, играть Олегу. Но задача – не уехать отсюда инвалидом. Господи! Спаси и помилуй мою душу грешную. Надо отзвонить Струве, чтоб не приходил завтра… или уж… всё равно. Остановилась жизнь. Ее и так-то не было. А тут и вовсе тоска и зеленая непроходимость. Это вот еще Матинэ навязалось. И беспомощен, и не могу помочь Любимову активно. Никита, конечно, влип – шеф уже всё под него подкопал и подкапал. «Вы были ее мужем? (О.М.Я.) Сколько лет вы в Париже». – «Французы знают о Франции гораздо меньше, чем русские о России или даже: французы знают о Франции меньше, чем о ней знают русские?» – «Ну, в каком-то смысле и это есть». И т. д. В щекотливое положение попал Трушин со своей интеллигентной закваской белогвардейского сословия. Приехать в гости (в столицу мира) и поносить хозяев, впрочем, он поносит в первую очередь свою матерь – Россию, хотя всегда оговаривается: советскую, т. е. «вытравляйте из себя советчину». Но вообще, стыдно за него пока. Он не владеет прежде всего собой – учитесь властвовать собой – это отсутствует напрочь, и те, кто за него болеют – Давид, я, Глаголин, – очень это переживают. Если он не будет задираться, раздражаться, если он будет в радостном, миролюбивом настрое, несмотря ни на что… он расположит к себе парижан, «митеранс». Они почувствуют уважение к ним и желание преодолеть барьер, а не усугубить его отчуждением. Господи! Помоги моему шефу. И не забудь про меня. Сегодня была репетиция до 14. После нее пришел я домой, – никого, – поджарил котлеты, сходил к Ренате, датской гадостью залил себе глотку и лег спать. Я слышал, как приходила моя семья, и теперь, насколько я понимаю, они уехали к Наташке. Нет, Сережа не останется на ночь, он любит дома, со своей семьей, не поедет же он оттуда в туалет, коль приспичит… этого он стесняется больше всего.

Близнецам- надо очень стараться, надо много терпения, надо что-то преодолевать, напрягаться и т.д. Это уже началось.

И всё-таки я верую, что Господь и отче Сергий Радонежский не оставят меня в беде. Мне надо доиграть сегодняшний спектакль. Завтрашний отдать. Поберечься. Даже если утром я буду чувствовать, что могу играть, надо спектакль отдать, во имя 5-ти тех, последних, из которых тоже один надо будет отдать, тогда я в Германию, при благополучном исходе, могу уехать в форме.

Кстати, это удивительно, почему не уберегся я?! Так было всё идеально рассчитано и подготовлено.

Где-то что-то я не учел. И не на спектакле, нет, где- то дома еще.

Я очень близок к тому, чтобы сделать над собой то, такое, после чего меня не будет, меня забудут, единственное, что может меня спасти – неожиданное сообщение, подобное тому, что получил я на студии, в русском Нью-Йорке. Снимите с меня Ваше проклятие!! Зачем Вам мой голос?! И будьте счастливы, я забуду Вас. Чувствуете ли Вы, знаете ли Вы, как мне плохо, как я близок к тому, чтобы убить себя. Я не нужен никому, но неужели потеря голоса означает потерю способности составлять предложения из русских слов, предложения простые и разные, которые еще заставят вздрогнуть не одного Бойко, а многих. В этой связи почему-то думал я, припомнился мне Жора Семенов и рядом Битов, и показалось мне, что Жора останется и его будут читать… пусть найдет каждый своего читателя и почитателя.

Господи! Не оставь! Спаси и сохрани. Неужели так я нагрешил, что лишаешь Ты меня силы – ума и профессии, как это ни странно, всё заключено, сплавлено в звуке, верни, Господи, силу мою, силу Микулы Селя- ниновича! А ее прости, Господи!

Волохов Миша 34-68-73-34

– Если я скажу: Золотухин – гений, они поверят мне.

16 января 1994

Воскресенье. Молитва, зарядка.

Молитва, перед спектаклем записанная, дошла, была услышана, и Костю с лекарством Бог послал, и была легкость, и была веселость, и даже дерзость, когда я нашел какое-то среднее звучание и продержался на нем. Теперь надо сдержать слово и пропустить вечерний спектакль, поберечься и дать заработать Казанчееву. Играла вчера Сидоренко. Перед спектаклем с ней репетировал шеф. «Ты думаешь, я ушел… хоть на минуту, нет», – это он после репетиции Матинэ с Никитой сидел… и репетировал с Таней в полную силу. Вот в чем гений его. Ведь он мог плюнуть… да ладно… премьеру Демидова сыграла, а она лучше всё равно не сыграет. Нет, сыграет… я ей помогу, – и он приходит и репетирует с артисткой, советует, какой грим ей сделать, какую прическу, он во всё вникает, он заинтересован, он – помогает.

Так вот – надо принять решение, отказаться играть и отзвонить Струве, чтоб не приходил. К тому же перепутано время, спектакль начинается а 17.00, а Игнатьев назначил нам свидание в 20.00. Домашние мои спят. Я попытался вчера набрать Москву, и ничего у меня не получилось в трех автоматах. Кто-то сильно не хочет этой связи.