Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

– Уровень пьесы защитит (классический ур.)

Ну, Миша дает. Впрочем, ахнутый гениальностью – заканчивает плохо. Или наоборот. Близнец Золотухин не забывает высказать полярное мнение. Подбиваются бабки, подводятся парижские итоги. Я, конечно же, уезжаю в финансовом (в золотом выражении) минусе, хотя не в очень ощутительном, где-то в минусе $ 125. Это при том, что 2500 ф. на книжках заработал и 1300 ф. жена с собой привезла, на рубли купленные. Это сколько же потрачено? В презумнике просто.

– Всё, что пропито, проеблено, – в дело произведено.

Перед 10-м. Голос хрипит. Но настроение потрясающее – был я у Зеленина. Господи! Спаси и сохрани!

31 января 1994

Понедельник. Ту-154. 15.00 по Москве. Мы еще стоим, но уже не хочется возвращаться, от одних голосов, разговоров, запахов.

А спектакль вчера был, может быть, лучший. И народу много, более, чем когда, и принимали гораздо. После спектакля у Наташи Т., и Никиту с Олей она позвала, что, по словам Сережи, спасло нас. За столом были недобрым словом помянуты Людмил очка и Зоя. «Молись, кунак, в чужом краю»… и т. д. пел опять монархист Никита со своей прокисшей белогвардейской идеей. Никита! Ни белой, ни красной России нет, а что будет, Бог весть. Наташа показывает без конца старые книги, репродукции последнего дома Романовых, гордясь своей дружбой, знакомством с Великой княгиней. «Как я ей покажу «Карнавальную ночь»… она на 9-м небе и плачет». Хороший вкус у наследницы престола российского. Конечно, были слезы Тамары… и обжорка Валеры. Ночь была без сна. И встал я в 7, и начал мучить зарядкой себя.

Сейчас странный разговор с Костей. В труппе подозрения, что группа актеров, приближенная к рулю, тайно ведет дело к закрытию, к роспуску театра и созданию некоей структуры на контрактной основе и пр. От слов Желдина меня брала оторопь – что же происходит в головах?! Вот почему «старейшины» театра, как говорит Сева Соболев, хотят собраться и поговорить. Никаких собраний не надо!! На какую степень откровенности рассчитывал Костя? Что я мог ему сказать, кроме того что это бред, «мы о разных Любимовых говорим», «зачем ему такие унижения испытывать, сутками не выходить из театра, звонить, писать, давать факсы и телеграммы…» (Кстати, суд над решением правительства состоялся и не в нашу пользу.) В Париже вышли очень плохие рецензии, особенно про мулинэ, как назвала наше действо Марина Боровская. Вообще, таких плохих гастролей Таганка не знала за свои 30 лет. Всё к одному. И этот разговор с Костей ох какой серьезный. Я говорю, надо бороться до конца – всё или ничего. Или идти на подвиг «Варяга», или растащиться по челнокам и сделать из крейсера шаланду, полную говна. Думать надо, но не в эту сторону. Нельзя ревизировать отношение Любимову – оскорбленному и поруганному – к этому делу. Форму держать. Форму. О, Господи! Взлетели! До свидания, Париж. Тамара всё время говорит: «Прощай, прощай. Нет, для меня – прощай навсегда».

Наташа подарила очки бизнесмена. «Так я разговариваю с вами, а так подписываю чек – когда ты расписываешься, ты надеваешь очки».

Да, дела в театре, прямо скажем, смутные, сметенные… народ может поднять какое-то восстание. Он требует ясности и хочет знать свое будущее. «Ты же видишь, он старый и наполовину в маразме». Всё это так, но разве вопрос со зданием решен окончательно и бесповоротно?! Это раз. И худшее – мы проиграли всё, все окончательные суды не оставили нам никакой надежды, мы что, соглашаемся на существование фирмы – Театр на Таганке – ив таком, изнасилованном, рассеченном виде, урезанном… Да нет. Никогда! Конечно, тогда надо это закрывать, менять марку и создавать пытаться новое или уходить под крыло Фоменко или Погребничко, допустим, или Спесивцева. Но не играть репертуар Любимова.

Умер Б.П. Леонов.

Несчастья начались. Вдруг – что, доехали, заехал в колею, и Панин не мог завести машину, клинит двигатель. Завтра с утра будет смотреть. Еще этого не хватало. Это – главное,что вдруг резко расстроило.

Второе- в Германию не еду, хотя визу сделали… что-то где-то… на концерт.

Третье- но не еду и с Павлом I.

Четвертое- не работает Лунева… что такое?! Хорошо, если с ЦАТРА – а если что-нибудь скандальное? Боже мой! Держись, Близнец!

Пятое.Губенко выиграл суд с правительством.

Шестое. Никитатёще из Парижа рассказал о нашем пьянстве. – Раньше я любил Тамару, а теперь… она пьет… она пьет больше, чем Валерка и т. д.

Седьмое- зубы.

Восьмое- главное.

1 февраля 1994

Вторник. Молитва, зарядка, кофе.

Уехала тёща.- Квартиру свою я приватизировала, завещание напишу на Тамару и Сережу. Умру, приедешь и продашь. Я – гипертоник, а они мрут сейчас, как мухи. Приедешь хоронить.

Девятое огорчение – на 1,5 кг я поправился. Несколько раз вставал на весы, просил Куприяныча на карачках проверить несколько раз правильность показаний – нет, стрелка за 66,5 кг. Вот, надо же, еще забота.

Ну, что скажет мне «хорошего» Панин? Где он, блядь, с утра?! Или возится под юбкой моего «Москвича», или спит под юбкой у милого своего существа?!

Надо пойти на панихиду к Евгению Павловичу. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Идет снежок, окно на кухне вспотело, несет по ногам. В школу не пошел Сережа, отсыпается с дороги. Пусть. Математика его подождет. Одеваться надо, наверное. Плохо мне. Рука тянется к телефону, но дрожит душа. Сесть бы в автомобиль и помчаться туда, где не ждут, говорят. Вот и проверить, блядь… или забуксовать, забалабонить, забыть это дело?!

– Хождение в народ не получилось, – как заметила женщина из очереди. Милиционер меня спас, выудил из народа и проводил к служебному входу. Но стоял я около часа или даже больше. Продрог изрядно. Зуб не попадал на зуб. За кулисами увидел Ульянова. «Замечательная книга, дочитал. Я впервые Володю так…» Дальше я не стал слушать, и не мог, как-то было неловко у одного гроба комплименты в свой адрес – тоже гробовой – выслушивать. Положил я две розы белые, по 8 тысяч каждая, Евгению Павловичу, поцеловал его, сердечного, в лоб и ушел восвояси, в келью свою. И вот теперь я выпил кофе и частично человек.

У Луневой, по подозрениям Оли-киосковой, с бабушкой плохо, очевидно.

А на большой сцене вовсю костюмы шьются, день и ночь костры горят, котлы кипят, козленочка-Иванушку варить хотят. Что касается конкретного мероприятия, в художественном смысле дай им Бог удачи… не скажу, что я ей был бы рад, но… на всё воля Божья. И тут…

Смотреть чёрту в глаза – наслаждение гибельное, но… наслаждение, запретное.

Я отвез М.Н. сумку с лекарствами для кота. «Больше всего, – она говорит, – я боялась, что ты не узнаешь меня». Она усохла несколько, правда. Но ум живой, только плачет. Читает мою книжку. «Какой ты молодец, что всё записал, встает всё то время хорошее перед глазами. А с вами-то что будет? Не говори, что плачу».