Абрам Мапу - Сионская любовь

Амнона люби на словах, а в сердце устрой засаду. Главное, чтобы пламя злобы не пробивалось наружу. Пусть ненависть тяжелым свинцом лежит на дне души, а на лице — не появляется. Так и врага изведешь, и сам выйдешь чист, — закончил Зимри.

— Послушать речи твои чудесные — будто язычник говорит. А знаешь ли, как разбить зловревдный братский союз Амнона и Теймана? — спросил Азрикам.

— Натянешь потуже тетиву лукавства, выпустишь меткую стрелу лжи, и вот уж затрепетала добыча в руке коварства. Я помогу. Орошу благодатной росой чувства брата и сестры к Амнону. Позабочусь, чтоб любовь расцвела, а плоды не завязались. А потом и саму любовь, как мякину с гумна, ветром сдует. Внесу в умы смятение. И лопнут прочные нити, что связали сердца троих. Главное, однако — молчание. Мраком тайны осветим наш путь. Разве не так поступают рыбаки, расставляя сети в туманный день и поднимая со дна реки ил и грязь?

Азрикам поставил на стол вино, угощает Зимри.

— Наслаждаемся сладким вином, а сколько рук потрудились ради этой сладости!? И землепашцы, и сборщики, и виноделы! Вполне ли ты меня понимаешь? — спросил Зимри, пробуя из кубка.

— Мысль твоя глубока и ко многому приложима. Скажи понятнее, на что намекаешь, — ответил Азрикам.

— Поясню. Чтобы сослужила службу сладкая, как вино, ложь, требуется умная рука, эту ложь направляющая. А рука тем вернее, чем полнее. Приятный груз вложить в нее требуется. Сам видишь, Азрикам, как откровенен я с тобой и посему претендую на взаимность. Надеюсь, откроешь мне душу и мошну заодно. За опыт я платил дорогую цену, зато он — лучший учитель. Придется и тебе раскошелиться.

— Да, ты, не скупясь, показал свою силу щедро. Щедростью сильного отплачу, лишь обделаем наши дела, — посулил Азрикам.

В тот же день Азрикам пришел в один из своих амбаров, оглядел житницу и думает: «Осталось в закромах старое зерно. Пришла пора заменить его новым. Старое же продам за деньги и пополню казну».

Назавтра Азрикам вымылся в бане, натер тело ароматным мирровым маслом, нарядился, как на праздник, и отправился в дом к Иядидье. Раньше всех гостей явился.

— Здравстуй, Тамар, — приветствовал Азрикам.

— Здравствуй, мой господин.

— Когда услышу «Мой любимый»?

— Нет любви. И опять не угодила. Разве не жаловался, что не величаю тебя по заслугам? Приветствую тебя, как важную особу, а ты в ответ гримасу строишь, словно лимон съел!

Тут появился Тейман. Расположился у окна, смотрит. Вскрикнул от восторга, подзывает Тамар и Азрикама. Сестра подошла, вместе с братом глядят в окно. Видят, всадник едет на чудном коне. Это — Амнон. Богатые доспехи, меч в ножнах. Шлем на голове, сам закован в броню. Гордо сидит в седле наездник. Красиво, легко летит конь, попирает копытами землю, и спина его покрыта львиной шкурой. Сильной рукой Амнон обуздал коня и остановил у самого окна под восхищенными взглядами Тамар и Теймана.

— Куда несется твой конь? — спросил Тейман.

— В Царское поле, на боевую выучку к своим четвероногим собратьям. Конь знает, где коня ждут.

— А всадник знает, где всадника ждут? Помнит ли, что он виновник сегодняшнего пиршества? Неужели главное место будет пустовать? — вопрошает Тейман.

Конь нетерпелив — бьет копытом, встает на дыбы, рвется вперед.

— Мне уж знаком этот буйный нрав. Сперва определю коня на место в Царском поле, а потом вернусь, — отвечат Амнон.

— Твой конь возгордился небывалым покровом — добытой тобой львиной шкурой, — усмехнулся Тейман.

— Такое встречается у людей: внутри пусто, а роскошным покровом горд, хоть это и чужой трофей, — вставила слово Тамар.

Амнон рассмеялся, отпустил поводья и помчался стрелой.

— Как проекрасен Амнон в своих доспехах! Воин и герой! — воскликнул Тейман, обращаясь к Тамар и Азрикаму.

— Если мерой власти станет красота, Амнону положена царская корона. Он похож на царя Давида, — подхватила Тамар.

— Согласен: он похож на Давида, скрывающего истинное свое нутро и притворяющегося безумным, — не удержался от замечания Азрикам.

Тамар презрительно взглянула на него и промолчала.

— Разве не знаем мы подлинное Амнона нутро? — вступился Тейман. — Скрыть истинный нрав стократ труднее, чем представить ложный, что тоже не просто. И ни то, ни другое — не для вчерашнего пастуха.

— Амнон переменчив. Он постигает мудрость Господа или учится воевать? Со временем забудет с чего начал и неведомо, чем кончит. Жил в деревне, гонял коз, был козопас. Поселился в городе, гоняет ветер, стал ветрогон. Не принял от Иядидьи дар — и сделал глупость. Что есть достояние его? Красота? Геройство? Умение петь да поучать? Пылью, что пускает людям в глаза, безродность и нищету свою не скроет! — сказал Азрикам.

— Ах, Азрикам, запутался ты в словах! Хочешь унизить Амнона, а, выходит, возвышаешь его! И слава Богу! Будь он знатного отца сын — не понадобились бы ему дарования, кичился бы богатством и родовитостью. Господь не дал ему этого, зато одарил красотой, умом и силой духа. Стыдиться ли человеку сих достоинств? Он повернул свою судьбу, ибо верно понял замысел Бога. Я сказал то же, что и ты, лишь иными словами, — ответил Тейман.

— Красота, ум, сила духа — три завидных достоинства и Божий дар — и не о чем тут спорить, — продолжает Азрикам, — но четвертое — ученая речь — и не достоинство вовсе! Пустая и вредная страсть. Что неимущему от праведных слов? В одно ухо влетят, в другое вылетят и в сердце не оставят след. Ученики пророков, голытьба, что могут они? Лишь пересказывать пустые речи один другому, а другой третьему, а тот четвертому, а четвертый вновь первому и так бесконечно по кругу. Слово их парит высоко-высоко, земли не видать, зато поучают и людей и народы, что на земле живут. Про сотворение мира и древние времена все знают, а голодному чем помогут?

Разумный поймет, что Небеса для Господа, а земля — для человека, опора которого в земных делах, а не в небесных словах. Принес положенную жертву — и долг перед Богом исполнен. Книжники же непременно скажут: «Не празднует Бог ваши подношения, и нет Ему нужды в них». А я отвечу: «Небось мнят, что помыслы Господа им известны? Краснобайство их — пустословие, а цветистые речи — тарабарщина».

— Выходит, царя Соломона мудрые изречения — пустословие, а царя Давида стихи во славу Господа — тарабарщина? Это ли сказать ты хотел, Азрикам? Знай же, слова твои — зерна отчаяния, и если взойдут семена…

— То породят ядовитые плоды, — закончила за брата Тамар.

Азрикам ничего не ответил Тамар, боясь не совладать с подступившим гневом, но вновь обратился к Тейману.

— Я думаю, сколь не подобают невразумительные речи царю, столь неуместно краснобайство для простолюдина. Пустобрехи ученые глупы, как торговцы старьем. Надуть такого — пару пустяков. Принесет серебро на рынок, ему скажут: «Олово это» — он и поверит, а над ним смеются. Не с вельможами и воеводами им якшаться! Кто бы их замолчать заставил!