Абрам Мапу - Сионская любовь

— Ты глух к духовности, Азрикам. Однако, присмотрись к вещам. Знатный и богатый невежда всю жизнь накопляет сокровища, а кончит век — и в памяти людей и следа о нем нет. И где труды его? За безвыходностью богач оставляет потомкам сокровища — ему более нечего оставить. А знаток слова Божьего умрет, и мудрость его живет и людям светит и в поколения передается, и помнят и славят его. Не видеть этого — слепцом блуждать! — возразил Тейман.

Затянувшийся диспут утомил Тамар. В словах Азрикама слышит лишь зависть и злость.

— Довольно говорить! По делам и по замыслам Бог поделил людей и разные языки им дал. Языком знания говорит мудрый, языком сердца — бескорыстный, а с языка завистника капает желчь. У каждого своя стезя, и люди по сходству роднятся, и человек жнет, что сеет, — внесла свою долю Тамар.

Тут Азрикам вспомнил урок искушенного Зимри и спохватился: зачем от сердца говорил?

— Я Амнона доброжелатель. Приготовлю ему щедрый дар, чтоб не знал нужды и любимым занятиям предавался. Знай же, Тамар, если нелестное о нем сказал, так это вырвалось по ошибке, а я за ошибки не цепляюсь.

— Цепляешься ли ты за ошибки или признаешь их — что мне до этого? — ответила Тамар.

Тут хлынул проливной дождь и помог Азрикаму оставить невыгодную тему. Он сдержал гнев и стал рассуждать о том, что вот, мол, дождь помешает сборщикам урожая. А Тамар слушает рассеянно и все высматривает Амнона в окне. И видит — возвращается Амнон верхом, ибо дождь помешал ему добраться до Царского поля.

В комнату вошли Амнон и Зимри. От зоркого глаза последнего не ускользнуло, что между Тамар и Азрикамом случился спор, если не ссора.

— О чем судили-рядили? — спросил Зимри.

— Спорили о награде, что ждет мужа на пути его, — ответил Тейман.

Зимри горестно склонил голову на грудь, издал тяжкий вздох и заговорил.

— Награда, что ждет мужа? А я спрошу, чего ждать от мужа? Как волос на голове — число грехов человека, ибо он следует желаниям сердца. Скажем, глядит он в глаза девице или голос ее нежный ловит — и уж этим преступает закон, ибо в голове его похотливые мысли роятся. Да что там мысли! Ведь и руками, и ногами, и губами грешит мужчина! — вдохновляется Зимри.

— И обонянием грешить можно? — спросил, пряча улыбку, Тейман.

— Зря смеешься, юноша. О себе скажу. Нынче был в саду твоего отца. Деревья моложе трех лет. Плоды их запретны. Но какой чудный запах от завязи! Так нос толкает к греху. Даже малого греха следует остерегаться, а если допущен — непременно каяться. Вот, принес двух искупительных жертвенных горлиц.

— Двое-трое таких ревнителей покаяния, как ты, Зимри, опустошат иерусалимские овчарни и голубятни, — сказал Тейман. — Бедные бараны и горлицы простятся с жизнью за грехи сих мужей. А там настанет очередь овец Кэйдара и Ливана, и те иссякнут! Да и не диво это: по твоей науке всякий помысел преступен, каждый шаг грешен. Счастье наше, что Господь снисходителен и не столь щепетилен. Нет, Зимри! Земной человек — не ангел небесный. У этих двоих — разные пути. Впрочем, Амнон ближе нас всех к учению Бога. Послушаем его.

— Не стану судить людей, — с неизменной скромностью заявил Амнон, — а поучать чрезмерно — словно жвачку жевать. Хорошо об этом говорил пророк наш Миха из Морэйши: «Помни Бога, будь скромен, будь милосерден!» — таков смысл слов его.

— Как красива и чиста твоя речь, Амнон! — воскликнул Тейман.

Вошедшая Тирца пригласила спорщиков к столу, где заняли места Иядидья и званые гости — все вернулись из Храма, принеся жертвы.

После трапезы приглашенные разошлись по домам, благословив хозяина и дом его.

— Сегодня как мы согрешили, Зимри? Глядя глазами, слушая ушами, вдыхая носом? — продолжал подшучивать Тейман.

— Зачем грешить насмешкой? Ты юн годами, а я много пожил, и за спиной ношу нелегкий короб прошлых грехов, и забота моя велика: отмыть их, — с обидой ответил Зимри.

Услыхав сей разговор, Иядидья отослал Зимри по делам.

— Зачем, сын, смеешься над жаждущим спасения души? Учись смирению у него! Видел бы, как в Храме он проливает слезы раскаяния в былых грехах, как тронул сердца коэнов, как почитают его истинно верующие! — с укоризной сказал Иядидья.

Тейман устыдился.

Иядидья удалился к городским воротам послушать речи старейшин.

— Через три дня мы переезжаем в наш летний дом на Масличной горе. Поедем, посмотрим место! — обратился Тейман к Амнону.

— И я с вами, — воскликнула Тамар, — дождь кончился!

Азрикама не пригласили, и он, уязвленный и недовольный собой, вернулся домой. А тут его ждала новость. Работник нашептал ему, что видел, как Ахан навьючил на осла мешки с отборной пшеницей и выехал за ворота. В гневе и с нетерпением Азрикам ждал возвращения Ахана.

— Связался с ворами и продаешь им мое добро? — ошеломил хозяин вернувшегося домоуправителя.

От неожиданности Ахан молчит, словно язык проглотил. Весь гнев, что накопил за день, выплеснул на него Азрикам. Одной рукой схватил за волосы, а другой — давай бить по щекам.

— Руки прочь, Наваль, сын негодный, не то обоим нам смерть! — возопил, забывшись, Ахан.

— В яму его, и воду и хлеб давать самой скудной мерой! — приказал слугам Азрикам.

Хэла бросилась в ноги Азрикаму. Молит пощадить мужа ради нее, напоминает всевластному, как кормилицей была ему. Но тот лишь оттолкнул ее.

— В несчастье нашем мы сами виноваты. Не унижай себя, Хэла, перед негодяем! — крикнул жене Ахан.

А слуги с готовностью исполнили приказание хозяина и водворили домоправителя в яму.

Азрикам возвысил доносчика. И допросил Хэлу: кому свез Ахан украденную пшеницу. А та притворилась, будто не знает, что мешки эти назначались Нааме.

Ближе к сумеркам Тейман, Амнон и Тамар поднялись на Масличную гору. Место это дорого жителям Сиона и любимо ими: оливковые деревья, густая тень, чудесный аромат вокруг.

— Через три дня покидаем город и переселяемся сюда. Как славно! — воскликнула Тамар.

— Душа человека требует перемен, — говорит Амнон, — деревенскому жителю приедаются тишина и покой, он ищет новизны в городском шуме и гаме. А горожанин, разбитый хлопотами и созерцанием всех пороков, алчет скромной благодати полей, лугов и лесов. Суетны перемены, и посему, хоть из разных окон глядят новизна и привычка, обе видят единый великолепный и скверный мир.

Масличная гора горда достоинствами и деревни и города, — продолжает Амнон. — Неподалеку, где покоится Мертвое море, — там место вечной безмолвной пустыни, а здесь перед нами раскинулся Иерусалим — совершенство красоты.

— Ты видел прежде Мертвое море? — спросила Тамар Амнона.