Абрам Мапу - Сионская любовь

— Не иначе, как новость для меня припас? — начал беседу Азрикам.

— Верно, припас. Да может ли человек сказать такое, что не сказано прежде? — скромно заметил Зимри. — Однако, твое благо — первейшее мое устремление. Знай же: еще не потеряна Тамар, и есть надежда! Девица получила письменный свиток из Нинвэ от Амнона. Послание любви и тоски. Тамар прочитала письмо Махе, а та доложила мне. Я подучил нашу союзницу, как добавить горечи в сладкий напиток, что в руках у госпожи ее. Пусть разбудит зверя ревности в сердце Тамар, пусть подскажет госпоже подослать ее к Пуре, чтобы вызнать из первых уст с кем и где Амнон всю ночь пребывал. Положись на Пуру — он мой человек. Тамар боится неверности Амнона, и тлеет уголек сомнения, а мы раздуем пламя, — сказал Зимри.

— Наконец-то твоя стрела летит в цель! — воскликнул Азрикам, — а теперь послушай-ка мою новость, и подумаем, как она с твоей сообразуется. Не зря подозревает Тамар, что Амнон за другой волочится. Правда это! На днях Ахан увидал меня пребывающим в грусти и печали и утешил такими словами: «Доколе, господин мой, будешь по Тамар сохнуть, а она презирает тебя? Единственная она в Сионе?» А я в ответ ему: «Счастлива она, что для Амнона единственная. Вот, где горе. Могу я примириться?» Ахан возражает мне: «Представь, и для Амнона она не единственная! Пастух нашел другую. Девица красоты неописуемой, во сто крат красивей Тамар. Одно плохо — она бедна. А на уме у Амнона корысть и хитрый план. Покуда Амнон не вернулся, поторопись, обручись с красавицей. Увидишь ее — без сожаления забудешь Тамар». И я спросил Ахана, как найти сию девицу, а он сказал, что она с матерью своей находится далеко, на самой границе Иудеи, и вернутся обе через десять дней.

— Ты немало удивил меня. Откуда это взял Ахан? Он женской красоты знаток? Сравнивать горазд? В сравнении всегда обман. Впрочем, не важно это. Мне тоже кое-что известно: красавица прежде жила с матерью у городских ворот Долины. А дальше что? Похоже, сатанинская птица Лилит уже снесла яйцо, и вылупится из него ядовитая ехидна, и яду ее достанет на всех безгрешных — ни Амнон, ни Тамар обделены не будут, да и Тейману перепадет. Вот вернется пастух в Сион, и душа его насытится муками вполне. Эх, Азрикам, сегодня ты изрядно охладил мой советнический пыл! Однако, подождем возвращения красавицы и Амнона, — сказал Зимри.

Отворилась дверь, и с шумом вошли Хэфер и Букья.

— Приветствую, тебя, Карми! Налей-ка нам по кувшину молодого вина да по кувшину шейхара! — прокричал с порога Хэфер, — гнусно на душе, жуткие слухи кругом, беды великие ждут нас, утопим горе в хмельном!

«Азрикам и Зимри люди достойные, вопли пьяниц не для их ушей», — подумал Карми.

— Тихо, приятели! Не время нынче для шутовства! — одернул Карми вошедших.

— В чем дело, Карми? Уж не гостит ли у тебя некий проповедей чтец? Если так, пусть разъяснит нам, как с вином обходиться, — огрызнулся Хэфер.

— Я разъясню, как с ним обходиться, — вступил в разговор Букья, — мы с Хэфером, как и ты, Карми, люди внутри пустые, а кувшины любим полные. Сосуды эти опорожним, и станут они пустые, а желудки и головы наши блаженством наполнятся. Вот и вся премудрость!

— Довольно пустословия! Сидите тихо и пейте. Оставьте панибратство. Не позволю никому говорить со мной так, будто знает меня! — сердито сказал гордец, торговец вином.

— А все же признайся, Карми, проповедника прячешь. Поищем-ка за стеной! — воскликнул Хэфер.

— Здесь Азрикам и Зимри, — понизив голос, сказал Карми.

— О, это щедрые, благородные люди! Непременно нас угостят! — нарочно заорал Букья.

Азрикам услыхал, открыл дверь и поманил рукой веселых друзей. Те вошли и видят, сидят за столом двое и тем же делом заняты.

— О чем задумался, Зимри? В виноградном настое разбежавшиеся мысли ищещь? Или новость необычайную изобрести готовишься? — спросил Хэфер.

— В жидкости этой красной и мыслей и новостей полно. И цены им нет, если держишь их при себе скрытно, — ответил Зимри, сделав большой глоток.

— Стакан вина — безумия стакан. Начинается скрытно, а кончается принародно. Что в голове родится — не удержишь при себе. Хмель язык окрыляет. Пьем и Господа гневим, — с неожиданным достоинством заметил Букья.

— В твоей-то голове, Букья, какие великие тайны сокрыты? — спросил Азрикам, — какие секреты стережешь? Не тебе ли только что кувшин доверху наполнили? Брюхо твое лопнет, словно худой винный мех, и дыра образуется пошире проломов в городских стенах!

— Ошибаешься, мой господин, — обиженно возразил Букья, — я вовсе не таков. Хоть к хмельному я привычен и не обхожусь без оного, а все же я человек надежный. А, впрочем, довольно шуток. Болтовня и безделье свершений не сулят. Лучше прикажи, господин, нашему общему ублажателю Карми принести побольше молодого вина всех сортов, какими Господь благословил погреба его. От печалей седина в голове, а чаша молодит душу.

— Неси вина, Карми! — скомандовал Азрикам.

— Верной мерой отмеряй! — добавил Хэфер.

— Да здравствует наш славный царь Хизкияу! — провозгласил Букья, — Покуда Хизкияу на престоле, вино водой не разбавляют, верной мерой отмеряют, и наши желудки и головы в полном порядке! Слышал я, городские надзиратели нагрянули к некоему виноторговцу и нашли у него фальшивую меру, и вдобавок вино его было на вкус отвратительно. Перебили у него всю посуду, вино отобрали, а самого на тюремный двор свели. Остерегайся, Карми! Не кради у людей, чтоб не пришлось потом черепки из дому выметать!

— Остры твои рассказы, винный шут! О мере рассуждаешь бойко. Сам меру соблюдай! — ответил Карми.

— Поторопись, дружище, не жди Санхерива! — прикрикнул Хэфер.

Карми поставил перед гостями вино, те разлили его по стаканам и стали пить. Букья вдохновился и запел застольную песню.

— Застольная моя весела и бодра. Довольно мыслей, нет от них толку. Быть может, завтра тела наши червей могильных насыщать станут. Кто жизнь любит, тот о прошедшем не тужит, в грядущее не заглядывает, а сегодняшний день празднует и оттого всегда доволен. «Завтра» — враг «сегодня», — дополнил шутовскую свою песню Букья.

— Хмельное человеку впрок. От вина красного и речь красна делается, — заметил Хэфер, кивая на друга.

— Ради правды стараюсь. Могу и у ворот проповедывать, — сказал гордый похвалой Букья.