Эми Хармон - Из песка и пепла

– К нему даже никто не подходил! – продолжала кричать Ева. – Он просто взял и вышел на пути. Кто-то должен был это видеть!

Одна женщина наконец кивнула. Ее пример придал храбрости другому очевидцу, и вскоре уже несколько человек наперебой забормотали, подтверждая Евины слова. Однако немецкий офицер или не понял, или предпочел не заметить. Схватив Еву за руку, он протащил ее к автомобилю, который был против всех правил припаркован посреди улицы. Рявкнул что-то двоим напарникам, отдал приказы еще нескольким и грубо запихнул ее на заднее сиденье. Еще через несколько секунд машина тронулась с места, и Ева в одночасье лишилась свободы и надежды.

Немецкая полиция обустроила штаб-квартиру на виа Тассо. Это был странный выбор: скромная улочка с жилыми домами и школами, одним концом упирающаяся в полуразрушенную арку, а другим – в Святую лестницу [7] Мраморная лестница старого Латеранского дворца, ныне не существующего. Согласно католической традиции, по ней поднимался на суд Иисус Христос. . С самого большого здания свисали красные полотнища с огромными свастиками, особенно аляповатыми на фоне скучного желтого фасада.

Внутри оказалась строительная площадка под охраной солдат с автоматами. Немцы провели в Риме меньше шести недель, но, судя по увиденному, были настроены на долгую оккупацию. Часть стен снесли и возвели на новом месте, отгородив кабинеты; вдоль одного из коридоров тянулся длинный ряд камер без кроватей и уборных. Во многих сидели люди.

Еву отвели в комнатушку, больше напоминающую чулан, и заперли там в темноте такой кромешной, что глаза привыкли только через несколько минут. Периодически до нее доносились крики или лающие приказы, и она закрыла уши ладонями, чтобы не слышать ничего вообще. Вместо этого она попыталась придумать, как оправдается – если ей дадут такую возможность, – но мысли сами возвращались к меланхоличному немцу и его последним мгновениям.

В первую минуту она испытала к нему ненависть, которая стала только сильнее, когда он направил дуло ей в лицо. Но потом Ева увидела его слезы и ощутила его отчаяние. Теперь она его не ненавидела. Просто не могла. Она слишком хорошо его понимала.

– Прости меня, – сказал он.

И она его простила. От всего сердца. А заодно и дядю Феликса. Три долгих года Ева гнала прочь все мысли о нем.

Но сейчас, в темноте камеры, она снова чувствовала его рядом.

Ожидание, по ощущениям, заняло многие часы. Ева не знала, сколько прошло времени, но ей отчаянно требовалось в туалет, а горло пересохло настолько, что было больно глотать.

Наконец ее выпустили, дали воды и позволили воспользоваться уборной – еще одной комнатушкой с переполненным ведром на бетонном полу, – после чего отвели по лестнице на верхний этаж, по сравнению с которым нижние казались другой планетой. Там Еву проводили в просторный кабинет, где за огромным столом из красного дерева ее ожидал немецкий офицер среднего роста и компактного телосложения. Форма его едва не хрустела, манеры были быстрыми и живыми, а светлые глаза уступали в остроте только тону.

– Я капитан фон Эссен. Как ваше имя, Yraulein ?

– Ева Бьянко. – Она репетировала свои реплики часами.

– Что вы делаете в Риме, госпожа Бьянко?

– Мой брат – священник в Ватикане. Я переехала сюда, чтобы быть ближе к нему. И в поисках работы.

– Как зовут вашего брата?

– Анджело Бьянко. Он работает на Папскую курию.

– А что, в Неаполе работы не нашлось?

Ева покачала головой:

– Нет.

– Вы очень хорошо говорите по-немецки. Хотя с австрийским акцентом.

Она кивнула.

– В школе такому немецкому не учат.

– Я изучала немецкий и в школе, но у меня был преподаватель музыки – австриец.

– Вот как?

– Да.

– И какой же музыке он вас учил?

– Игре на скрипке. Мы проводили вместе много времени.

– И где ваш учитель сейчас?

– Мертв.

Ева ждала, что капитан начнет выспрашивать подробности, – и он, похоже, действительно об этом подумывал, но потом решил перейти сразу к делу:

– Немецкий военный тоже мертв. Он был очень преданным офицером. Сомневаюсь, что он мог просто так шагнуть под трамвай.

– Но он шагнул, – ответил Ева тихо, но твердо.

Капитан смерил ее взглядом, опустился в кресло и задумчиво переплел пальцы.

– И вы его не толкали?

– Нет!

– И не видели, чтобы его толкал кто-то еще?

– Нет. Никто его не толкал. Мне кажется, он был… не в себе.

– Почему вы так решили?

– Он приставил мне к голове пистолет и заставил играть на скрипке, – честно ответила Ева.

Капитан вскинул толстую светлую бровь и подался вперед.

– И вы?..

– Я сыграла.

– Продемонстрируйте.

Он указал на дверь. Футляр со скрипкой был прислонен к стене слева от входа. Как только Еву привезли в штаб-квартиру, его забрали вместе с документами. Интересно, зачем капитан задавал ей все эти вопросы, если заранее знал ответы?

Ева открыла футляр, стараясь держаться твердо. Уже второй раз за день ее загоняли в угол и приказывали играть на скрипке ради освобождения.

– Вы знаете Вагнера? – с любопытством спросил капитан.

Ева напряглась, вспомнив слова дяди Феликса. «Никакого Вагнера. Он не очень-то любил евреев. Так с чего мне любить его произведения?»

– Не так хорошо, чтобы играть.

– Гм-м. Какая жалость. Хотя в Германии еще множество чудесных композиторов. Моцарт, Шопен…

– Моцарт был австрийцем. Шопен тоже, – поправила его Ева. Она понимала, что это дерзость, но не собиралась отказываться от своих слов. Сложно сказать, в какой момент она потеряла страх. Видимо, где-то между мыслями о самоубийстве, пока сидела в темном чулане без окон.

– Но Австрии больше не существует. Теперь это единая страна с Германией.

Ева молча кивнула, не зная, как далеко может завести ее язык.

– Сыграйте Шопена, – решил капитан.

Ева покорно вскинула скрипку к плечу. Отрешилась от наблюдающего за ней немца и воскресила в памяти старую мелодию, вариацию, которую исполняла для дяди Феликса. Шопен, смешанный с Росселли, сбрызнутый Адлером и приправленный яростью.

– Genug , – сказал капитан прохладно. «Достаточно». Кажется, музыка не произвела на него большого впечатления. Ева немедленно остановилась.

– Свидетели подтвердили ваши показания. Похоже , что вы не совершили ничего противозаконного. Можете быть свободны.

И он снова встал из-за стола, как будто все это с самого начала было формальностью, а долгие часы, проведенные Евой в комнатушке метр на два, – бюрократической оплошностью. Ева могла лишь остолбенело на него смотреть, гадая, не играет ли он с ней.

– Вы умеете печатать? – внезапно спросил капитан.

Ева заморгала, не понимая, как они так быстро перешли от Шопена к ее освобождению, а затем к навыкам обращения с печатной машинкой.