Эми Хармон - Из песка и пепла

– Ты не доверяешь монсеньору Лучано и его сестре?

– Я им доверяю. Но не хочу подвергать опасности. А каждый раз, стоит мне обернуться, за углом поджидает какая-нибудь новая угроза. – Анджело сцепил руки и уложил их на спинку скамьи впереди. – Ева, что с тобой сегодня произошло?

– Я видела смерть человека. Немецкого военного. Он покончил с собой – точно как дядя Феликс. Я ждала трамвай на остановке. Но он приставил пистолет мне к голове…

– Mio Dio! – простонал Анджело, роняя голову на скрещенные руки.

– Он приставил пистолет мне к голове, Анджело, – повторила Ева. – И заставил играть на скрипке.

В пересказе вся история выглядела древнегреческой трагедией, которую актеры-неумехи разыграли на кустарной сцене.

– А потом, когда я закончила, попросил у меня прощения. И пошел прочь.

– Как он умер? – спросил Анджело.

– Бросился на пути перед трамваем. Он точно понимал, что делает. – Ева прижала пальцы к глазам, думая, сумеет ли когда-нибудь забыть это зрелище. Этот звук. – Люди начали кричать, а я никак не могла сдвинуться с места. Затем приехали немецкие солдаты. Я рассказала им, что произошло, но они мне не поверили.

– Они тебе поверили. Иначе ты не сидела бы сейчас здесь, а раскачивалась на фонаре вместе с той бедной девочкой. – Анджело мрачно взглянул на Еву. В колеблющихся тенях голубые глаза казались серыми.

– Кем она была?

– Участницей Сопротивления. Партизанкой. Даже моложе тебя. Ее убили прямо на улице.

Анджело отвернулся, устало растирая лицо, и Ева поняла, что этот день оставил шрамы не только на ней.

– Как ты узнал, что я у немцев? – пробормотала она, не сводя глаз с Девы Марии в голубых одеждах, которая с бесконечным смирением взирала на них с возвышения в углу.

– Одна из монахинь Святой Цецилии тоже ходила за пайками и увидела, как тебя увозят. Она сразу побежала в Ватикан и сообщила мне. – Горло Анджело конвульсивно дернулось. – Ева, я в жизни не испытывал такого страха.

– А я испытывала, – тихо ответила она. – Несколько раз.

Долгое время Анджело не сводил с нее взгляда. Просто смотрел, впитывая, и Ева смотрела на него в ответ.

– Мне предложили работу.

– Что? – изумился он, и чары рассеялись.

– Капитан, который меня допрашивал. Капитан фон Эссен. Ему нужен секретарь, который говорил бы по-немецки. – Ева указала на себя. – Я говорю.

– Ева, mio Dio! – Анджело потряс головой, – Нет. Ты не можешь.

– Я должна. У меня нет никаких причин отказываться. У обители не сегодня-завтра кончатся деньги.

– Нет! Мы тебя спрячем. А когда ты не появишься, он наймет кого-нибудь другого. Он не знает, где ты живешь. И не сможет тебя найти.

– Зато сможет найти тебя, Анджело. Он знает, где ты работаешь. Знает твое имя.

– Я справлюсь, – огрызнулся он.

– Нет. Не справишься. И я в любом случае возьмусь за эту работу. Может, так я сумею кому-нибудь помочь. Услышу, если будет готовиться новая облава…

– Ева! – Анджело схватил ее за плечи и тряхнул с такой силой, что у нее клацнули зубы. – Это безумие!

– Нет! Не безумие. Это война. И я сделаю что смогу. Я не собираюсь отсиживаться в углу, пока другие умирают. Если в моих силах помочь, я должна помочь.

– Ты должна выжить! – закричал Анджело, все еще сжимая Еву за плечи. Он был в ярости, но под яростью скрывалось отчаяние, которое Ева так хорошо знала. Это было то же отчаяние, которое испытала она сама, когда Камилло сообщил ей о намерении отправиться в Австрию. Однако сейчас Ева понимала отца как никогда. Он был вынужден действовать. Действие и было жизнью – даже если вело оно к смерти.

– Нет, Анджело. Я должна не просто выжить. Я должна жить. Не прятаться. Не ждать. Не надеяться, что все как-нибудь образуется само собой. Ты не можешь запретить мне сражаться. Я же не указываю тебе, что делать! И ты не можешь говорить мне, чтобы я не пыталась помочь.

– Ева…

– Если я не могу сражаться, лучше прямо сейчас пустить себе пулю в лоб, как дядя Феликс, или броситься под трамвай, как тот немецкий офицер. Я вот настолько близка к отчаянию, Анджело. – И Ева на щепотку развела большой и указательный пальцы. – Сопротивление – это все, что у меня осталось. Как ты не понимаешь?

Он смерил Еву долгим взглядом, пытаясь успокоить их обоих, зная, что должен спасти их обоих.

– Сопротивление. – Анджело коснулся ее лба своим и прикрыл глаза, не находя в себе сил отстраниться. – Я понимаю, – вдруг добавил он тихо. – Я отлично тебя понимаю.

В следующую секунду он отпустил плечи Евы и рывком поднялся со скамьи.

– Тебе нельзя возвращаться домой по темноте. Уже комендантский час, а до Святой Цецилии слишком далеко. Сможешь остаться здесь на ночь?

Дождавшись ее кивка, Анджело зашагал прочь, но не к выходу из церкви, а к алтарю. Там он зажег свечу, при помощи трости снова преклонил колени перед деревянным крестом и спрятал лицо в руках. Несколько долгих минут он молился. Анджело не знал, наблюдает ли за ним Ева или уже ушла в подвальную комнатку, где ночевала в прошлый раз. Сейчас он знал только, что его собственное сопротивление сломлено и больше у него нет против нее никакой защиты.

Анджело так и не отнял ладоней от лица. Однажды его научили молиться таким образом, и с тех пор он не изменял привычке. Это помогало отрешиться от места и окружения, укрыться от всего, кроме произносимых слов. Однако вскоре он почувствовал, что не может оставаться на ногах, и опустился перед крестом ниц, вытянув перед собой руки, как когда-то давно на рукоположении.

Он был обычным мужчиной. Молодым, хромым, напуганным. Но он отдал бы жизнь за Еву. Он отдал бы жизнь за всех людей, которых пытался спасти. Это должно было чего-то стоить; и оно стоило. Однако Анджело нарушил слово. Он баюкал Еву в руках и целовал ее, сознательно и добровольно предавая данную клятву. Да, она горевала, да, он был в ужасе. Да, это было простительно, даже объяснимо. Но у каждой нарушенной клятвы были свои последствия, и он боялся, что последствием в конце концов станет невинная жизнь. Не его, нет; но кого-то, кто от него зависит.

– Прошу, не отвернись от меня из-за моей слабости. Не лиши Еву Своего милосердия, не позволь моей любви к ней подвергнуть ее опасности. – Так он беззвучно молился, и губы его чуть заметно двигались, роняя невесомые слова.

Именно этого Анджело боялся больше всего. Что его собственная греховность каким-то образом иссушит поток благословений и лишит тех, за кого он был в ответе, божественного покровительства. А он был в ответе за множество людей.

Когда он навещал монсеньора Лучано перед рукоположением, тот зачитал ему библейский отрывок о Давиде и Батшеве, и имя Батшева не ускользнуло от внимания Анджело. В тот день он с особенной горечью слушал, как царь Давид не отвел глаз от купающейся Батшевы и не оградил ее красоту от своего взгляда. Как не отступился от своего желания, даже узнав, что она замужем за Урией – его преданным военачальником, который годами верно служил царю и стране. Как Давид возлег с Батшевой и зачал с ней ребенка, а потом отправил Урию на верную смерть. Он упорствовал в своих грехах, и каждый из них был тяжелее предыдущего.