Эми Хармон - Из песка и пепла

Анджело не хотел знать, что говорил про Еву монсеньор Лучано.

– Она нашла золото, которое Капплер отобрал у евреев. Все пятьдесят килограммов. Они пылились в чулане на виа Тассо, как будто немцы так и не придумали, что с ними делать.

Монсеньор осенил себя крестным знамением и медленно выдохнул:

– Господь милосердный. Какая ирония!

– Ева отыскала кольцо, которое принадлежало сестре ее тети. Это одна из квартиранток Святой Цецилии. Всего она принесла четыре полные пригоршни золота. И на следующий день еще столько же.

Монсеньор уставился на него с отвисшей челюстью, и Анджело невольно задумался, был ли у него самого такой вид, когда Ева впервые призналась ему в своем подвиге. Она была слишком бесстрашной. Слишком безрассудной.

– Что ж, немцам это золото все равно не принадлежит, – ответил О’Флаэрти, по-прежнему недоверчиво качая головой.

– Нет. Не принадлежит. Но Ева забрала его не для себя. Она отдала все драгоценности мне, и я купил на них это.

Анджело отдернул брезентовые фалды грузовика, и монсеньор протяжно присвистнул. Кузов машины ломился от еды, игрушек и разнообразных припасов.

– Сегодня Рождество, монсеньор. Пора развозить подарки.

О’Флаэрти расхохотался и пустился в пляс. Не успел Анджело и глазом моргнуть, как его тоже втянули в ирландскую джигу.

– Монсеньор, я не танцую!.. – завопил он, с трудом пытаясь не растянуться на полу.

– Ну конечно, танцуешь! – возразил О’Флаэрти, но все-таки сжалился над ним и закончил танец в одиночку, высоко вскидывая колени и не переставая посмеиваться.

– Ева уже завернула и подписала все подарки, чтобы мы не перепутали, куда какой. Иудеи отмечают Хануку, а не Рождество, но она сказала, что это не принципиально. И что в этом году мы все можем отпраздновать день рождения Иисуса, раз уж Его церковь защищает ее народ.

– Мне нравится эта девчонка, – усмехнулся О’Флаэрти и еще пару раз щелкнул каблуками.

Анджело она тоже нравилась, но об этом он решил монсеньору не говорить.

– Что ж, тогда время для богоугодного дела. – О’Флаэрти хлопнул Анджело по спине. – Не будем медлить!

Весь день до вечера они колесили по городу: развозили гостинцы и благословляли детей, спрятанных в монастырях – там, где особенно не хватало еды, ботинок и поводов для веселья. Монсеньору О’Флаэрти было опасно покидать Ватикан, но он и так все время рисковал, а сегодня у них с Анджело была не только благовидная, но и правдивая причина объехать римские обители.

– Эта твоя Ева. Расскажи мне про нее, – попросил в какой-то момент монсеньор с пассажирского сиденья. Анджело вел грузовик, ужасно довольный собой. Ему нечасто выпадала возможность порулить, и он никогда не позволял протезу лишать себя такого удовольствия.

Анджело покосился на монсеньора, гадая, какой смысл тот вкладывает в слово «твоя», однако не стал ни спорить, ни отнекиваться.

– Мы выросли вместе и были так близки, как только могут быть два человека. Мои бабушка с дедушкой работали на ее отца и жили у него в доме. Я переехал в Италию в одиннадцать лет и, когда не учился в семинарии, проводил все время с ее семьей. Думаю, будет правдой сказать, что я люблю ее больше жизни.

Все это действительно было правдой, если опустить некоторые усложняющие детали и побочные сюжетные линии.

– И все-таки ты стал священником, – задумчиво ответил О’Флаэрти.

– Да.

Монсеньор перевел взгляд за окно. Некоторое время он хранил молчание, словно осмысливая запутанные жизненные решения Анджело.

– Она красивая девушка, – наконец произнес он негромко.

– Да, – снова кивнул Анджело, не видя смысла лукавить.

– Я слышал, она играет на скрипке? – добавил монсеньор.

– Ева потрясающая скрипачка. Получила классическое образование.

– Интересно, знает ли она кельтскую музыку, – пробормотал О’Флаэрти, и Анджело тут же расслабился. – Мне ее здесь не хватает.

– Ева почти что угодно может сыграть на слух. Я попрошу ее вас порадовать.

– Она же не работает в Рождество?

– Нет.

– Тогда она просто обязана присоединиться к нам завтра. Мы в любом случае не развезем все подарки за один день. Навестим католические школы прямо в Рождество. Ева заслуживает увидеть плоды своих трудов.

– Скорее уж плоды своих краж, – хмыкнул Анджело.

– И это тоже!

Для вручения подарков Еве пришлось позаимствовать католическую рясу и апостольник. Если их остановят – а их просто не могли не остановить, учитывая количество контрольно-пропускных пунктов по всему городу, – ей следовало изобразить монахиню, которая в компании двух священников развозит детишкам гостинцы от Ватикана. К тому же такая легенда должна была вызвать меньше вопросов и в самих школах.

Переступая порог, Анджело без лишних подробностей представлял ее как сестру Еву. Монсеньор О’Флаэрти, по своему обыкновению, затмевал всех в комнате, и Анджело с Евой старались держаться у него за спиной, предоставляя ирландцу расточать улыбки и объятия и в основном отвлекать внимание на себя. Однако в строгом одеянии, с покрытыми волосами Ева выглядела странно очаровательной, так что вовсе не заметить ее было невозможно.

Последней их остановкой стала семинария Святого Виктория, где старшие мальчики встретили Еву мечтательными улыбками, а младшие немедленно обступили ее кругом, дотрагиваясь до черных одежд с таким благоговением, словно в Рождество к ним сошла сама Дева Мария.

В честь праздника всех семинаристов усадили в длинный ряд и подстригли. Старших еще научили бриться, и Еве пришла в голову прекрасная идея намылить чумазые мордашки малышей и тоже дать им возможность «побриться», словно большим. Для этого Ева просила их посидеть смирно, аккуратно счищала мыльную пену тупой стороной ножа для масла, а затем похлопывала по маленьким личикам чистым полотенцем. Взамен она получала сверкающие улыбки и такие же сверкающие щеки. Каждую из них Ева звонко расцеловала, а потом вручила детям по леденцу.

После мессы настала пора печь каштаны, которые монахи многие месяцы собирали специально для рождественского стола. Запах плодов был густым и сочным, а вкус оказался еще лучше. Готовящиеся каштаны постоянно увлажняли смоченной щеточкой, а затем складывали в корзины и подбрасывали в воздух, пока скорлупа не трескалась, обнажая нежное белое нутро. Ева заявила, что ничего вкуснее в жизни не пробовала, и Анджело вынужден был с ней согласиться.

Детство Евы – а заодно и его – было настолько привилегированным, насколько возможно, и все же существовали вещи, которые нельзя было купить ни за какие деньги. Аромат жаренных на огне каштанов, заливистый детский смех, чувство единения и общей цели, разделенной кучкой обездоленных людей, неожиданно придали этому вечеру ослепительный блеск, который, знал Анджело, не потускнеет в его памяти даже спустя годы. Кроха трех или четырех лет – такой хрупкий, что Анджело боялся обнимать его слишком крепко, – забрался к нему на колени и прильнул к груди свежестрижеными кудряшками. Его родители погибли в Сан-Лоренцо во время июльской бомбардировки, после которой многие римские школы и семинарии превратились в сиротские приюты.