Инга Самойлова - На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре-2 [СИ]

— Истина, — со смехом заметил Гусев. — Вацлав Вацлавович, разливай! Будем искать истину…

После говорили о политике, о войне, о революции, о нашумевшем Манифесте, упомянули Витте.

Ульянов говорил о том, что больших слов нельзя бросать на ветер: честность в политике есть результат силы, лицемерие же — результат слабости. И для революции не хватает грамотной революционной теории. Без революционной теории не может быть и революционного движения. А идеи становятся силой, когда они овладевают массами. Война же есть испытание всех экономических и организационных сил каждой нации. Опасное в войне — это недооценить противника и успокоиться на том, что мы сильнее. Патриотизм — одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств, но не спасет от внутренних взрывов и роста недовольства масс, как это было и есть в России.

А о Манифесте заметил, что уступка царя, действительно, величайшая победа революции, но эта победа далеко еще не решает судьбы всего дела свободы. Сейчас царю одинаково нужны и Витте, и Трепов: Витте, чтобы подманивать одних; Трепов, чтобы удерживать других; Витте — для обещаний, Трепов для дела; Витте истекает в потоках слов, Трепов истекает в потоках крови.

В тот самый момент, когда Глебов хотел вставить свое слово, к ним в кабинет вошел самый неподходящий и нежелательный человек на свете! Глебов сжал кулаки, лицо его окаменело.

Гусев тем временем встретил молодого человека, подвел к столу:

— Владимир Ильич, хочу тебе представить молодого человека, о котором говорил Шанцер. Николай Павлович Шмит.

Глебов странно взглянул на него, отпустил руку и неестественно хохотнул:

— Простите. Судя по всему, белая горячка.

— Батенька, бросайте это дело. Питие никому не помогало. Надеюсь, свидимся еще.

— Несомненно.

Алексей вышел. Не мог же он сказать, что увидел, пожав Ульянову руку! А видел он на Красной площади в Москве подобие египетской гробницы и толпы людей, вереницей спускающихся посмотреть на забальзамированное тело в гробу. Глебов содрогнулся. Все, надо бросать пить! Кошмарные сны — куда ни шло, но видения наяву — явный признак белой горячки! С него хватит!

— Мне нужен доктор, — сказал Глебов самому себе, а извозчик, чья коляска остановилась подле него, услужливо произнес:

— Пожалуйте, садитесь.

Алексей выглянул в коридор. Там, в темноте виднелось маленькое худое тельце в белом одеянии. Глебов вздрогнул, на миг прикрыл глаза. Открыл один глаз, второй. Да это ж Пашка!

— Что не спишь? — спросил он у него.

Пашка приблизился:

— Не спится. Можно я с тобою посижу?

Алексей потрепал его по белокурому загривку. На Костика похож, чертяка!

— Заходи.

Мальчишке не надо было дважды повторять — он проворно шмыгнул в кабинет и с ногами взобрался в кресло.

Алексей притворил дверь, сел в кресло за столом.

— Дядя, а ты хорошо помнишь моего папу? — спросил мальчишка.

— Конечно, я хорошо его помню.

— Какой он?

Глебов вздохнул, представив Костю:

— Хороший друг. Верный компаньон. Талант. Артист от Бога. Шутник и балагур…

— А я на него хоть немножечко похож? — Мальчик, затаив дыхания, ждал ответа.

— Похож. И даже очень.

— Хорошо. — Мальчишка перебрался поближе. — А ты можешь мне рассказать о том, чем вы занимались?

— Рассказать, чем мы занимались? — Глебов усмехнулся.

— Да.

— Ну что ж, расскажу. Если и ты со мною будешь честным.

Мальчик закивал головой.

— Скажи, друг-Пашка, я случайно того не сбрендил? Я тебе не кажусь ненормальным?

Мальчишка пристально с серьезным видом рассматривал его лицо, крутя головой то влево, то вправо. Заглянул в глаза.

— Все в порядке. Если не считать того, что ты пьяный, — говоря это, Пашка улыбался.

Глебов улыбнулся в ответ:

— Спасибо. Ты меня успокоил. — Он протянул мальчишке руку, тот ее пожал. Его маленькая ладонь утонула в ладони Алексея. — И что же тебе рассказать?

— Расскажи, как ты познакомился с папой.

Алексей усмехнулся, вспомнив, где и как. В Польше. В тюрьме. Побитого Костика втолкнули в камеру, где на нарах уже «отдыхал» аферист Глебов. А потом был побег. Захватывающее было время! Да только говорить ли Пашке правду или нет?

— Дядя, рассказывай, я уже не маленький, — произнес серьезно Пашка.

— А ты умеешь хранить тайны?

— Зуб даю! — Мальчишка сделал характерное движенье.

— Э-нет, давай-ка, парень, без этих штучек. Мы — свои люди, нам такой жаргон не нужен.

Мальчишка кивнул.

— Что же, слушай.

Утро Глебов встретил как всегда в кабинете, проснувшись, сидя за столом.

Опять сны! И что же снилось? Мерный стук колес. Ту-дук, ту-дук, ту-дук. Он держит на руках ребенка. Ручонки — маленькие с малюсенькими пальчиками — выглядывают из-под неумело завернутой пеленки. Малыш спит. Черные реснички обрамляют слегка прозрачные веки, а темные волосики жиденькие, как пушок. Но от чего так жарко, так тепло на сердце?! Малыш кряхтит, ворочается, чмокает губами. А он боится шелохнуться. А сердце заполняют неведомые доселе трепет и любовь. Что это? Счастье? Безмерное всепоглощающее счастье и покой. Он медленно поворачивает голову и яркий свет заставляет его проснуться.

Алексей открыл глаза. Вздохнул. Приснилось. По крайней мере, в этом сне он был счастлив.

В кабинет влетел радостный и шумный Пашка.

— Мама с постели встала! — сообщил он.

— Что?

— Пойдем!

Пашка схватил Глебова за руку и потащил за собой в гостиную. Алексей с каждым шагом замедлял ход. Так было в его кошмаре. Он идет, открывает дверь. За нею Катарина. Одетая в красивое платье, волосы уложены в прическу. Пашка бежит к ней, берет за руку. Она поворачивается и смотрит на Алексея. Но будто его не видит. Она уже далеко. Очень далеко.

Катарина умерла утром следующего дня. Ее неподвижное тело лежало на кровати, а волосы темным покрывалом разметались по подушке, обрамляя ее худое осунувшееся и бледное лицо. Пашка плакал навзрыд. Арина увела его прочь, пытаясь успокоить. Алексей стоял возле стены и смотрел на ее безжизненное тело. Он ничего не чувствовал со вчерашнего дня. Но было такое ощущение, что он в глубоком колодце под толщей воды. Так было в детстве, когда он упал в колодец.

Сиделка что-то говорила, но он не слышал. Потом позднее осознал, что она просит его выйти.