Марек Альтер - История Сепфоры, жены Моисея

Во дворе стояло молчание, не слышно было даже жужжания мух.

— Того, кто не может тянуть телегу или повозку с камнями, бьют, того, кто умирает от жажды, того, кто ошибается, того, кто пытается перевязать рану, тоже бьют. Бьют старых и молодых, бьют мужчин и женщин.

Время от времени Моисей замолкал, глядя на корзины с фруктами, стоявшие перед ним, и все молчали вместе с ним, пытаясь догадаться, о чем он думает.

Они мысленно представляли себе длинные цепочки людей, волочащих огромные каменные глыбы, тысячи рук, обрабатывающих, полирующих и поднимающих эти камни на огромную высоту. Нескончаемые дни, заполненные работой по извлечению из скалистых гор и перевозке из одного конца огромной страны в другой каменных глыб, которые потом складывались в головокружительные дворцы и пирамиды.

Моисей покачал головой и прошептал:

— Так было не всегда. Но сегодня плетка Фараона жаждет их крови, словно тучи комаров.

Он оглянулся вокруг, столкнулся взглядом с Иофаром и Сепфорой. В его лице не было ни боли, ни даже гнева. Только непонимание.

— Я стоял рядом с человеком, которому нравилось смотреть на страдания рабов, и в слепой гордыне он удваивал их страдания. Его звали Мем Пта. Я не испытывал ничего, кроме невыносимого стыда и оскорбления, находясь рядом с ним. Стыд за то, что он делал, и стыд за то, что я не мог остановить его. Однажды утром это случилось само собой. Мем Пта пошел к реке, один. Я пошел за ним, укрываясь в зарослях тростника. Я ждал. Это оказалось нетрудно, и я испытал облегчение при мысли о том, что он больше никогда не поднимет свою плетку! Я жаждал его смерти!

Моисей улыбнулся странной полуулыбкой.

— Я испугался, что, если река унесет его тело, его быстро обнаружат. Тогда я дотащил его до узкой песчаной полосы, я хотел закопать его. Кто-то увидел меня.

Он опять замолчал. Нетрудно было представить себе то, о чем он молчал.

Моисей перекладывал свою палку из одной руки в другую, смотрел на окружающие лица, не задерживаясь ни на одном из них.

— Я убил Египтянина. Это была ошибка. Это не уменьшило страдания ни одного Иудея, но умножило гнев Фараона против рабов. Нанести удар архитектору или мастеру значит нанести удар самому Фараону. Встать на пути Фараона — кто осмелится на это?

Иофар не знал, в этом ли заключался настоящий вопрос. Он молчал, не смея шевельнуться. Улыбка Моисея стала шире, хотя взгляд оставался серьезным.

— Я украл одежду, украл лодку, на которой добрался сюда. Я не знал, где я, пока дочери Иофара не сказали мне: «Ты находишься в стране Мадиана, на земле Иофара, мудреца и советника царей Мадиана».

Иофар покачал головой:

— Ты на земле Мадиана, в доме Иофара. Ничего из того, что ты рассказал, не вызывает во мне желания забрать свои слова обратно. Я сказал: здесь ты у себя. Если это и твое желание и скромная жизнь не пугает тебя, то завтра ты поставишь свой шатер и выберешь животных для своего стада.

Синева неба потемнела. Облака, вечно клубящиеся на вершине горы Хореба, окрасились в розовый цвет. Прямой силуэт Моисея, восседавшего на спине верблюда, уже давно исчез за горизонтом.

В шуме голосов, поднявшемся после его ухода, голос Ормы то возникал, то пропадал, словно ледяные волны. Сепфора, боясь разбить о них свои собственные чувства, держалась в стороне от всех. Ей достаточно было закрыть глаза, чтобы вновь увидеть мускулы, игравшие на спине пришельца, когда он хватался за танцующий таль колодца. Она вновь и вновь вспоминала каждую минуту их встречи, его голос, выражение его лица, его замешательство и все то, о чем он молчал.

Вечером, когда она вместе с сестрами накрывала стол к ужину, отец вдруг сказал с удивлением:

— Какой странный человек! Неужели он кажется таким противоречивым только потому, что плохо владеет нашим языком? Вы заметили, что он отвечает на вопросы — и не отвечает на них? Я уверен, что он прекрасный наездник и что он, несомненно, был приближен к Фараону. Такой человек, как он, должен был бы проявить больше уверенности. Глаза его сверкают гордыней, но он полон смирения. Я не верю в то, что он был рабом. Но он любит их больше, чем самого себя. Какой странный человек этот Моисей! В нем одна истина опровергает другую. Он не может выбрать между светом и тенью. Он мне нравится.

Этих слов было достаточно для того, чтобы Орма вспыхнула, как сухая трава.

— Он совершил убийство, и он тебе нравится!

— Да, он совершил убийство. Но ты слышала, почему он это сделал.

— Откуда ты знаешь, что он не лжет?

— Действительно, отец, — поддержала озабоченная Сефоба. — У Моисея много достоинств… Но эта его нерешительность! Может быть, он говорит то одно, то другое, чтобы скрыть истину?

Она взглянула на Сепфору, но лицо сестры выражало только холодное внимание.

— Человек, который совершил убийство, легко лжет, — уверенно сказала Орма.

— Я рада, что мы ему помогаем, — усердствовала Сефоба, — но разве так необходимо, чтобы он ставил свой шатер так близко от нашего двора?

Иофар улыбнулся и покачал головой:

— Человек, совершивший убийство, может лгать, чтобы утаить свою вину. Но зачем лгать человеку, который добровольно признается в том, что он совершил убийство? Его признание говорит о том, что его чувство справедливости не может удовлетвориться ложью.

— Во всяком случае он лжет своим видом, — невозмутимо вставила Орма. — Ты сам сказал, отец: он показывает себя не таким, какой он есть.

— Нет, отец не сказал этого, — не скрывая раздражения, вступила в разговор Сепфора. — Моисей искренен. Просто он пришелец. И не нам судить о том, что он совершил в Египте.

— Ты! — возмутилась Орма. — Ты, конечно, встанешь на его защиту! Хотя бы для того, чтобы возразить мне!

— Орма, дочь моя!

— И ты тоже, отец мой! Ты тоже! Ты знал, что он не Египтянин, и не принц. И ты позволил ему поднять меня на смех! Опуститься перед ним на колени… И говорить глупости перед всем миром!

Едва сдерживаемые слезы хлынули из ее прекрасных глаз. Рот ее задрожал, лицо стало гораздо более живым, чем обычно. Иофар смотрел на нее с бесконечной нежностью. Но Орма, охваченная воспоминанием о нанесенной обиде и стараясь заглушить стыд слез, который добавился к перенесенному позору, передразнила Моисея, такого сурового и непреклонного: «Не смейся! Ты не должна говорить того, что ты сказала! Я не египетский принц, дочь Иофара.» Она делала это так похоже, что Иофар, забыв о своей нежности, не смог вместе с Сефобой и Сепфорой удержаться от смеха. И тут Орма взорвалась яростью. Указав пальцем на своего отца и на Сепфору, она закричала:

— Смейтесь! Смейтесь! Только и умеете, что смеяться! Для вас все хорошо!

Орма уже не могла удержаться от крика. Служанки подскочили к порогу комнаты, весь двор трепетал от слов Ормы, которые она выкрикивала со всей яростью, на которую была способна: