Саймон Терни - Калигула

На протяжении приветственных речей и первой перемены блюд один из гостей не сводил с Калигулы и остальных членов нашей семьи ненавидящего взгляда. Это был наш дядя Клавдий. Он сложил в начале года полномочия консула и вновь погрузился в мрачную пучину безвестности и обиды. На пир Клавдий явился напыщенный и важный – как же, ведь он родственник императора. Приволакивая хромую ногу, он брюзжал на самых влиятельных лиц, чтобы те уступили ему путь. Но в убранном к пиру внутреннем дворе он обнаружил, что его не усадили ни с императорской семьей, ни хотя бы среди почетных гостей. В конце концов ему нашлось место между каким-то знатным гостем из Коринфии с сильным акцентом и старым сенатором, косоглазым и таким тугоухим, что Клавдию приходилось весь вечер кричать. Если бы глаза имели силу испепелять плоть, то к концу пира от Калигулы осталась бы лишь кучка пепла.

Пока гости устраивались вокруг столов и завершались последние приготовления, я пыталась завязать беседу с сестрами, но тщетно. Друзилла слушала в лучшем случае вполуха, погруженная в мечтательные грезы о Лепиде. Агриппина, чей супруг расположился в рядах почетных гостей, вглядывалась в лица великих и сильных мира сего и от моих реплик только раздраженно отмахивалась. Я заметила, что рядом с ее мужем сидят военачальник Корбулон, недавно вернувшийся из восточных земель, и Санквиний Максим, выдающийся сенатор с хорошими политическими перспективами. Что-то в их поведении меня насторожило.

Когда все расселись, был подан сигнал и открылись двери новой пристройки. Под оглушительные звуки фанфар в море дорогих белых тог и ярко окрашенных стол вышел человек в простой зеленой тунике. Кожаные сандалии на его ногах обеспечивали удобство без притязаний на красоту; судя по неровному шагу, он еще не вполне оправился от какой-то хвори или травмы. Затем я разглядела в его черных кудрях золотой лавровый венок. Колесничий. Могла бы сразу догадаться.

Довольно быстро гости тоже узнали его – и облегченно вздохнули: по слухам, в бедных районах города хозяйничала лихорадка, и оказаться рядом с усталым, не совсем здоровым представителем низших слоев было весьма рискованно. По правде говоря, среди собравшихся появление подобного персонажа никогда бы не приветствовалось, но в такое время – особенно!

Что же касается этого возницы, то он, похоже, стал новым героем Рима. Местный мальчишка всего за один год вознесся от полной безвестности до титула чемпиона, отвоевав его у когда-то столь удачливого гонщика из Испании. Звали этого человека Евтих, и перед его грубоватым обаянием никто не устоял. Гай поздравил его с феноменальной победой и несомненным талантом, посочувствовал тому, что тот за победу получил всего лишь венок, и объявил, что намерен должным образом вознаградить молодого чемпиона. И гости в немом изумлении смотрели, как шестнадцать германцев выкатывают к столам восемь низких тележек, на каждой из которых стояло по сундуку. Когда все восемь сундуков поставили в ряд перед растерявшимся возничим, два охранника рывком подняли крышку на одном из них.

По залам дворца пронесся вздох – гости уставились на гору золота. Восемь сундуков? Мозг взрывался при попытке представить, сколько там монет. К счастью, Калигула не замедлил утолить наше любопытство и заявил:

– Евтих, здесь два миллиона сестерциев. Это более достойная награда за храбрость и ловкость, проявленные тобой сегодня, чем жалкий венок!

Колесничий был настолько потрясен, что даже пошатнулся. Весь вечер после этого он просидел с выпученными глазами, не в силах прийти в себя от изумления. И не только он. Тем временем монеты увезли в конюшни партии Зеленых, а парня усадили среди почетных гостей – к пущему негодованию нашего дяди Клавдия.

На протяжении всего пира Гай болтал с Лепидом и Агриппой, своими ближайшими друзьями. Два римлянина зачарованно слушали рассказы своего приятеля с Востока о неслыханной для Рима роскоши, в которой утопали дворы различных восточных царей и сатрапов. Например, говорили, что Антиох Коммагенский, с которым мы встречались в доме Антонии, имел раба с шафрановой кожей и необыкновенными узкими глазами. Его привезли из далекой загадочной Серики только лишь для того, чтобы он умащивал маслами стопы Антиоха. Калигула недоверчиво рассмеялся и заметил, что если бы такую штуку проделал римлянин, то его бы насмешками выжили из города. И тем не менее брат и Лепид не могли оторваться от рассказов Агриппы. Периодически их прерывал Веспасиан, который не упускал ни малейшего предлога, чтобы обратиться к императору: попросить совета либо суждения, или преподнести ему какой-то подарок, или поделиться новостью. Этот провинциальный юноша был полон честолюбивых устремлений, насколько я могла судить.

Пир удался и как угощение, и как общественное событие, хотя ближе к ночи сгустились тучи и заметно похолодало. Но меня – и, по-видимому, Гая тоже – погода волновала в последнюю очередь. Когда основные блюда были съедены, а на столах остались лишь мириады подносов со сладостями и десертами, гости переключились на общение. Калигула продолжал беседу с друзьями, только уже не так увлеченно и все время поглядывал по сторонам. Сначала я подумала, что брат что-то потерял, но потом заметила, что его супруги больше нет с ним рядом. Тогда и я, нахмурившись, стала осматриваться. Наконец Ливия вышла из какого-то угла, статная и невозмутимая, и меня тут же охватили подозрения. На лице Калигулы мелькнуло сомнение, и больше мы оба не сводили с Ливии глаз.

Через какое-то время, пока Веспасиан пересказывал чью-то грубую и неуместную шутку о легионере в Альпах и одинокой козе, императрица Ливия Орестилла извинилась и под предлогом неких женских проблем снова удалилась. Брат прищурился, но кивнул. Не пристало мужчине расспрашивать жену о подобных вещах.

Ну а я готова была поставить сундук сестерциев на то, что Ливия лжет. Все ее поведение говорило об этом. Я поймала взгляд Калигулы. В нем застыл вопрос. Я медленно кивнула.

В этот миг, словно наш беззвучный диалог услышали боги, небо над Римом вспыхнуло ослепительной белизной. Это Юпитер опробовал свою первую молнию. Несколько мгновений спустя низкий рокот прокатился над городом в сторону Тибура и гор. Веспасиан, все еще блуждающий в нехитрых поворотах скабрезной шутки, оборвал себя на полуслове и уставился на небо. Тут вторая, еще более яркая молния прорезала темную пустоту над нами, и я заметила, как он двигает губами – считает про себя. Грохот Вулканова молота раздался почти сразу, и Веспасиан выпалил:

– Мой император, гроза сейчас над Габиями, но через четверть часа будет здесь.

Только выходец из глубинки способен на такой фокус, как предсказание погоды. Но его предупреждение пришлось весьма кстати. Калигула кивнул юноше в знак благодарности и поднялся над возлежащими вокруг столов гостями. Уперев одну руку в бок, он вскинул вторую и вонзил осуждающий палец в небо: