Саймон Терни - Калигула

– Ты подымай меня, Юпитер, или я подыму тебя! – Ответом Калигуле было недоуменное молчание, и торжествующая улыбка на устах брата погасла, неловкую паузу он прервал смешком: – А я думал, что мои гости – образованные люди! Это же Гомер! Я просто немного переиначил его строки, чтобы бросить вызов Юпитеру [4] У Гомера строка звучит: «Сын благородный Лаэртов, герой Одиссей многоумный, / Ты подымай, или я подыму; а решит Олимпиец!» . Ну ладно, это была не самая удачная шутка. Пойдемте все под крышу поскорее, пока Юпитер не принял мой вызов. Там нас ждут борцы – смотреть на них будет интереснее, чем на меня.

На этот раз его юмор достиг цели, и брат был вознагражден хихиканьем присутствующих. Между столами бешено засуетились рабы в стремлении перенести все внутрь и при этом не доставить господам никаких неудобств.

Собравшиеся почтительно дожидались, чтобы император сделал первый шаг. Калигула подхватил одной рукой кубок, другой подобрал полы тоги и быстро двинулся к входу во дворец.

Мы с Друзиллой тут же последовали за ним, тогда как Агриппина замешкалась – она еще не до конца оправилась от родов и к тому же не хотела терять из виду супруга и его компаньонов. Вот так и получилось, что в широкий, уставленный скульптурами крытый переход на пути в самый просторный зал дворца Гай ступил с двумя сестрами по бокам. Остальные шли за нами, возглавляемые Лепидом и Агриппой.

И мы трое увидели все одновременно.

Ливия Орестилла в полном неведении о том, что происходило во внутреннем дворе, выскочила в крытый переход из боковой двери – волосы растрепаны, сандалии не застегнуты – и при виде нас испуганно замерла. После ее появления мы ничуть не удивились, когда секундой позже из той же двери вышел ее бывший супруг, сенатор Пизон, в распахнутой тоге.

Мы тоже остановились, не сводя глаз с застигнутой врасплох пары. Я видела, как у брата побелели костяшки пальцев, которыми он сжимал тогу.

– Шлюха! – заорал он и швырнул в жену свой недопитый кубок.

Бронзовый сосуд попал Ливии в голову; темное вино залило ей лицо и грудь. От удара она пошатнулась и упала на своего бывшего мужа. Пизон побледнел.

– Шлюха! – вопил Калигула, тыча в жену пальцем. – Блудница!

Теперь позади нас в вестибюле столпилось немало влиятельнейших римлян – под бдительным надзором германских охранников, разумеется. Толпа упивалась неожиданным спектаклем.

– М-м-мой император… – заикаясь, выдавил Пизон.

– Придержи язык, а то потеряешь его вместе с головой!

Сенатор умолк. Калигула чуть не дрожал от ярости. Всепоглощающий гнев не давал ему выговорить ни слова, и я видела признаки того же приступа, который охватил его в сенате. Дурные предчувствия подступили к горлу тошнотворным комом. Ливия и Пизон находились в полушаге от смерти, и мы все это знали. У меня не было ни малейшего желания снова стать свидетелем кровавой расправы. Может, есть какой-то выход? Потянувшись к брату, я прошептала ему на ухо:

– На тебя смотрит весь Рим.

Он так и не отвел глаз от двух прелюбодеев, но из-под неистовой маски гнева выглянул здравый смысл. Не оборачиваясь, он шепнул в ответ:

– Милосердие?

– Точно лучше реакции тирана, – буркнула я.

Наступила долгая пауза.

– К утренней заре чтоб ноги вашей не было в Риме. Найдите себе где-нибудь остров, ибо следующий закат в Риме вы встретите на Лестнице Гемоний.

Значит, все-таки снисхождение. Изгнание. Под угрозой неминуемой казни.

Вот так и вышло, что в ту ночь, когда над Римом бушевала гроза, а на его улицах хозяйничала лихорадка, Гай разорвал свой второй брак.

В тот теплый летний вечер театр Помпея накрыла тяжелая атмосфера общего недовольства. На сцене находилась труппа актеров из Лептис-Магны, что в Африке. Они давали свою прославленную постановку по «Лисистрате» Аристофана, но играли из рук вон плохо. Среди зрителей циркулировали слухи о том, что и Предводительница женщин, и Лисистрата подхватили лихорадку, гуляющую по улицам города, и на сцену вместо них вышли два запинающихся актера, найденных на замену в последний момент. И похоже, это было правдой.

Комедия давалась на языке оригинала, а один из этих актеров говорил на греческом с таким ужасным африканским акцентом, что больше походил на перса, пытающегося проглотить кота, чем на утонченную гречанку, употребившую все свои способности и смекалку на то, чтобы остановить войну. Второй вполне владел греческим, зато был никчемным актером: он уже трижды упал на сцене и постоянно забывал слова. А один раз вышел на сцену без маски.

Гай ерзал на своем месте. Поначалу провальный спектакль забавлял его, но вскоре интерес угас, а плохая игра раздражала все сильнее, особенно если учесть высокие ожидания от приезда знаменитой труппы из Африки.

На самом деле все мысли Калигулы занимала Друзилла. Он постоянно поглядывал на пустующее сиденье рядом с собой. Агриппины тоже не было с нами, но она пребывала в полном здравии, просто не смогла или не захотела оторваться от забот о сыне.

Друзилла заболела вскоре после праздничного пира. Она тогда, кажется, выпила чуть больше, чем следовало, что было ей совершенно не свойственно, потом они с Лепидом бродили по Палатину под проливным дождем. Разумеется, простуда не заставила себя ждать, а когда она наконец выпустила из своих тисков нашу хрупкую сестру, ослабленная Друзилла не смогла противостоять другим болезням – и немедленно подхватила ту самую лихорадку, которая в те дни прочно обосновалась в городе.

К счастью, римские лекари научились справляться с причиной хвори, и в последние дни умирало все меньше и меньше заболевших. Еще месяцем ранее лихорадка была почти смертным приговором, а теперь, если жертва успевала вовремя обратиться к лекарю, шансы на выздоровление составляли девять из десяти. Сначала я сильно испугалась за сестру, но мои страхи понемногу стихали, ведь эпидемия в городе сходила на нет.

И уж никто не получал лучшего лечения, чем сестра императора. Ею занимались многочисленные врачеватели, включая моего любимого иудея. Калигула был рядом с ней, пока она болела. Днем ранее появились признаки выздоровления, и он заплакал от облегчения. Брат даже не хотел идти в театр, не желая оставлять больную, однако этим утром Друзилла впервые за несколько недель смогла сесть в постели, улыбнулась и согласилась перекусить хлебом и глотнуть воды. Она велела брату не быть таким идиотом и идти на представление. В конце концов, ее муж Лепид, столь же преданный ей, как и брат, будет с ней.

Калигула не мог сосредоточиться на комедии, душой он был с Друзиллой – невинной, нежной сестрой, которую всегда оберегал и опекал. Мысль о том, что та нездорова, а он не в силах помочь ей, сводила его с ума.