Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Да, это почти так, – согласился с легкостью Курион. – Но я уже перехожу к сути вопроса. Речь пойдет о письме, которое сенат послал Гаю Цезарю в начале прошлого года в ответ на просьбу Цезаря отнестись к нему так же, как к Гнею Помпею Магну, который недавно баллотировался на должность консула in absentia , являясь одновременно куратором по заготовке зерна и наместником обеих Испаний. «Конечно, Магн, без проблем!» – вскричали тут многие и с неприличной поспешностью прогнали это незаконное дельце через малочисленные трибутные комиции! Но Гаю Цезарю, ни в чем не уступающему Помпею Магну, эти же сенаторы не постеснялись сказать: «Поешь-ка ты говна, Цезарь!»

Отважный маленький терьер показал зубы.

– Я скажу вам, почтенные отцы, что я намерен делать. Я буду продолжать налагать вето на вопрос о наместничестве Цезаря до тех пор, пока сенат Рима не согласится отнестись к Гаю Цезарю именно так, как он отнесся бы к Гнею Помпею Магну. Я отзову вето лишь при условии, что любые меры, применяемые по отношению к Гаю Цезарю, тут же будут применены и к Гнею Помпею! Если сенат лишит Гая Цезаря полномочий, провинций и армии, всего этого одновременно должен лишиться и Гней Помпей!

Все, как по команде, выпрямились. Помпей, потерявший всякое сходство со своей статуей, изумленно таращился на Куриона. Консуляры, поддерживавшие Цезаря, во весь рот улыбались.

– Молодец, Курион, так их, так их! – крикнул Луций Пизон.

– Заткнись! – заорал ему Аппий Клавдий.

– Я предлагаю, – вопил Гай Марцелл-старший, – тут же лишить Гая Цезаря полномочий, провинций и армии! Лишить!

– Я налагаю вето на это предложение, младший консул, если ты не добавишь к нему, что полномочий, провинций и армии лишается и Гней Помпей!

– Сенат постановил считать наложение вето на вопрос о проконсульстве Гая Цезаря изменой! Ты изменник, Курион, и я сам прослежу, чтобы тебя предали смерти!

– Я и на это налагаю вето, Марцелл!

Павел поднялся с кресла.

– Собрание закончено! – прорычал он. – Закончено! Все – вон отсюда!

Пока сенаторы покидали курию, Помпей недвижно сидел на стуле, уже без особой радости разглядывая свою статую. Примечательно, что ни Катон, ни Агенобарб, ни Брут, ни кто-либо из других boni не подошел к нему, что могло бы быть истолковано как просьба прийти поговорить. Только Метелл Сципион присоединился к нему. Когда все вышли, они вместе покинули курию.

– Я поражен, – сказал Помпей.

– Не больше, чем я.

– Что я сделал Куриону?

– Ничего.

– Тогда почему он накинулся на меня?

– Не знаю.

– Он – человек Цезаря.

– Теперь мы уверены в этом.

– Впрочем, я никогда ему не нравился. Он клеймил меня и в год консульства Цезаря, и потом.

– Тогда он был человеком Публия Клодия, а Клодий всегда ненавидел тебя.

– Но все-таки, почему именно я?

– Ты – враг Цезаря, Магн.

Голубые глаза на отекшем лице удивленно расширились.

– Я не враг Цезарю! – возразил надменно Помпей.

– Чушь. Разумеется, враг.

– Подумай, что ты несешь, Сципион? Хотя умом ты не блещешь.

– Это правда, – спокойно согласился Метелл Сципион. – Вот почему вначале я и ответил: не знаю. А потом понял. Я вспомнил, что говорили Катон и Бибул. Ты завидуешь способностям Цезаря. В глубине души ты боишься, что он тебя обойдет.

Они вышли из курии не через парадную дверь, а через боковую, выводящую в перистиль виллы, по меткому выражению Цицерона притулившейся к театру, как утлый ялик к яхте.

Первый Человек в Риме кусал в гневе губы. Метелл Сципион всегда говорил то, что думал, ничуть не интересуясь, как к этому отнесутся. Тот, кто родился Корнелием Сципионом и в чьих жилах течет кровь Эмилия Павла, может позволить себе спокойно высказываться без оглядки на кого-либо. Даже на Первого Человека в Риме. А Метелл Сципион вдобавок к своей родословной имел и еще кое-что – огромное состояние, которое он унаследовал, будучи усыновлен богатым плебейским семейством Метеллов.

Да. Он попал в точку, хотя вслух Помпей этого признавать не хотел. Опасения зародились в первые годы пребывания Цезаря в Косматой Галлии, а его победа над Верцингеторигом облекла их в конкретную форму. Помпей уничтожил отчет, в котором подробно описывалась эта кампания, пришедшаяся на год его третьего консульства. Цезарь затмил его. Просто затмил. Ни одного неправильного решения. Очень профессиональный подход к войне. Молниеносность перемещений. Несгибаемая стратегия при немыслимой гибкости в тактике. А его армия! Почитает его, словно бога. Действительно почитает, легионеры преклоняются перед ним. Он же ведет их сквозь шестифутовую снежную толщу. Он их выматывает, морит голодом, заставляет вершить титаническую работу. А они ему всецело преданы. Только идиоты могут твердить, что эта преданность куплена им! Тот, кто дерется за деньги, увиливает от смерти. А люди Цезаря готовы умереть за него тысячу раз.

«У меня никогда ничего подобного не было, хотя я думал, что было, когда собрал своих пиценских клиентов и отправился с ними под руку Суллы. Тогда я верил в себя, верил, что мои люди любят меня. Возможно, Испания и Серторий отняли у меня эту веру. И я вынужден был смотреть, как они умирают вследствие моих грубых ошибок. Ошибок, которых он не делает никогда. Испания и Серторий заставили меня прийти к выводу, что побеждают числом. С тех пор я никогда не вступал в бой без ощутимого численного перевеса. И в будущем никогда не вступлю. А он сражается с малыми силами, потому что верит в себя, потому что не сомневается в своих людях. И все-таки не теряет солдат понапрасну, не ищет сражений. Предпочитает решать споры мирно. А потом вдруг отрубает руки четырем тысячам галлов, считая это самым действенным способом обеспечить длительный мир. И пожалуй, он прав. Сколько людей он потерял под Герговией? Сотен семь? И он оплакивал их! В Испании я одним махом потерял вдесятеро больше, но не уронил ни слезинки. Наверное, меня страшит его ужасающая рассудительность. Даже в порыве гнева он способен себя контролировать, чтобы изменить ситуацию в свою пользу. Да, Сципион прав. В глубине души я понимаю, что Цезарь лучше меня».

Корнелия встретила их в атрии, подставив мужу холодную щеку, потом широко улыбнулась отцу, этому монументальному дураку. О Юлия, где ты? Почему ты ушла? Почему эта не может быть такой, как ты? Почему эта так холодна?

– Я не думала, что заседание кончится до заката, – сказала Корнелия, распахивая дверь в столовую. – Но конечно, ужин нас уже ждет.

Нет, она все-таки симпатичная. В этом отношении ничего позорного в его выборе нет. Густые каштановые волосы свиты в прядки, заправлены за уши. Губы достаточно полные, чтобы вызвать желание, груди тоже большие, у Юлии были меньше. Серые глаза с тяжелыми веками широко расставлены. Она с похвальной покорностью легла на брачное ложе. Не девственница, поскольку уже была замужем, но, как обнаружилось, малоопытная и недостаточно пылкая, чтобы приносить ему радость. Помпей считал себя хорошим любовником, но Корнелия не давала ему себя проявить. В целом она не выказывала неудовольствия, но шесть лет брака с восхитительно отзывчивой, легко возбуждавшейся Юлией развили в нем чуткость. Прежний Помпей просто не обратил бы внимания, но нынешний подозревал, что Корнелия Метелла лишь терпела такие его ласки, как покусывание женских сосков. Однако, когда он языком раздвинул ей губы вульвы, она отпрянула и с возмущением сказала: