Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Кто-то постучал в дверь. Катон втянул голову в плечи и попытался проигнорировать стук. Пусть на него ответит Афинодор Кордилион, или Статилл, или кто-то из слуг. Но слуги, похоже, уже улеглись, а оба философа, очевидно, дулись на кормильца, пробежавшего мимо них в кабинет. Катон поставил чашу на стол, поднялся и побрел к двери.

– А, Брут, – сказал он хмуро. – Полагаю, ты хочешь войти?

– Иначе, дядюшка, зачем бы мне быть здесь?

– А мне бы хотелось, чтобы ты был в другом месте, племянник.

– Наверное, очень здорово иметь репутацию грубияна, – сказал Брут, входя в кабинет. – Я много бы дал, чтобы перенять у тебя это качество.

Катон кисло улыбнулся:

– Ты не сумеешь, с твоей-то мамашей. Она оторвет тебе яйца.

– Она уже сделала это много лет назад.

Брут налил себе вина, поискал глазами воду, потом пожал плечами и приложился к напитку. Лицо его исказилось гримасой.

– Ты мог бы потратиться на что-нибудь получше.

– Я пью вино не для того, чтобы его смаковать. Я пью, чтобы надраться.

– Оно очень кислое. И твой желудок, наверное, в дырках, как сыр.

– Мой желудок крепче твоего, дорогой. У меня не было прыщей в тридцать три. И в восемнадцать, кстати.

– Неудивительно, что ты проиграл на консульских выборах, – морщась, парировал Брут.

– Людям не нравится голая правда, но это не значит, что я не буду ее говорить.

– Понимаю.

– Кстати, что привело тебя сюда?

– Сегодняшний скандал на Марсовом поле.

Катон фыркнул:

– Ха! Курион обречен!

– Не думаю.

– Почему?

– Потому что он обосновал свое вето.

– Тут одно обоснование: Куриона купили.

«О, – подумал Брут, – я понимаю, почему без Бибула нам не везет. Я пытаюсь действовать, как Бибул, и терплю неудачу. Как и в большинстве случаев, кроме финансовых вопросов, но откуда у меня этот талант, я не знаю».

Он повторил попытку:

– Дядя, объяснять все тем, что Куриона купили, неумно и к делу совсем не относится. Важна причина, по которой наложено вето. Великолепная комбинация! Цезарь просил нас отнестись к нему так же, как к Помпею. Мы отказали и тем самым вооружили Куриона.

– Как мы могли согласиться на просьбу Цезаря? Я презираю Помпея, но Цезарь гораздо мельче его. Помпей был силой во времена Суллы, он снискал много почестей, получал специальные назначения, вел очень выгодные для Рима войны. Он удвоил наши доходы.

– Это было давно. Десять лет назад. А с тех пор Цезарь затмил его в глазах плебса и прочих римлян. Сенат может заигрывать с иноземцами, раздавать посты, но все это ерунда. Слово народа – вот что имеет значение. А народ любит Цезаря, нет, обожает.

– Тупость и глупость! – огрызнулся Катон.

– Я с этим согласен. Но факт есть факт. Предложив сенату отнестись к Помпею, как к Цезарю, Курион победил. Мы, противники Цезаря, оказались не правы. Он упрекнул нас в мелочности, в сведении счетов. А наши мотивы стали казаться простой ревностью.

– Это не так, Брут.

– Тогда что заставляет boni так поступать?

– Я уже четырнадцать лет в сенаторах, Брут. Я видел истинное лицо Цезаря, – спокойно ответил Катон. – Он – Сулла! Он хочет стать царем Рима. А я поклялся отдать все свои силы, чтобы помешать этому. Оставить при Цезаре армию равносильно самоубийству. Мы подарили ему три легиона с подачи Публия Ватиния. И что сделал Цезарь? Он набрал еще несколько легионов. И содержал их, пока не сдался сенат.

– Я слышал, – сказал Брут, – что он, будучи консулом, получил огромную взятку от Птолемея Авлета и провел декрет, подтверждающий право Авлета на египетский трон.

– Это так, – с горечью сказал Катон. – Я говорил с Птолемеем Авлетом, когда он посетил Родос после того, как александрийцы скинули его с престола. Ты, кстати, тогда прохлаждался в Памфилии. Поправлял здоровье, вместо того чтобы помогать мне.

– Нет, дядя, в то время я был на Кипре, – возразил Брут. – Составлял черновую опись сокровищ Птолемея Кипрского. Ты же сам не дал мне долечиться, ты помнишь?

– Ну, как бы то ни было, – сказал Катон, игнорируя справедливое замечание, – Птолемей Авлет примчался ко мне в Линд. Я посоветовал ему вернуться в Александрию и примириться с народом, предупредил его, что в Риме он разорится на взятки. Но конечно, он не послушался. И поехал в Рим, где растратил все свои деньги. Заплатил Цезарю шесть тысяч талантов золотом за два декрета. Цезарь взял себе четыре тысячи, а по тысяче получили Марк Красс и Помпей. На эти деньги, ловко пущенные в оборот мерзавцем Бальбом, Цезарь вооружил незаконно набранные легионы.

– Куда ты гнешь? – грустно вопросил Брут.

– Просто объясняю тебе, что к чему. Я поклялся тогда не допустить, чтобы Цезарь командовал мало-мальски значительным войском. Но с четырьмя тысячами талантов он проигнорировал депеши сената. И в результате имеет одиннадцать легионов, контролируя все наши сухопутные рубежи: Иллирию, Италийскую Галлию, Ближнюю и Косматую Галлии. Он подомнет под себя Республику, если не остановить его, Брут!

– Очень хочется согласиться, но я так не думаю. Стоит Цезарю кашлянуть – и вы уже бьете тревогу. Кроме того, Курион нашел превосходный рычаг. Он отзовет вето на условиях, которые для всех римлян и даже для половины сената звучат очень разумно: лишить Помпея всего вместе с Цезарем.

– Но мы не можем этого сделать! – взревел Катон. – Помпей – пиценский мужлан. Он хочет все подмять под себя, с чем я, конечно, не могу смириться, но его низкое происхождение никогда не позволит ему сделаться единоличным властителем Рима. И потому его легионы – наша единственная защита против армии, преданной Цезарю. Мы не можем согласиться с условиями Куриона и не можем позволить сенату принять их.

– Это понятно. Однако в наших действиях все усмотрят мелочное упрямство и низость.

Лицо Катона исказилось в ухмылке.

– Но мы победим!

– А что, если Цезарь во всеуслышание подтвердит, что готов отказаться от полномочий, если на это же пойдет и Помпей?

– Думаю, именно так он и поступит. Но это ничего не значит. Потому что Помпей никогда не сдаст своих позиций.

Катон снова наполнил чашу и залпом ее осушил. Брут сидел хмурый, не прикасаясь к вину.

– Только посмей сказать, что я много пью! – рявкнул Катон.

– Я и не думаю, – возразил с достоинством Брут.

– Тогда почему ты так косо смотришь?

– Я… – Брут помолчал, потом решился сказать: – Гортензий очень болен.

Катон весь напрягся:

– А какое отношение это имеет ко мне?

– Он просит тебя прийти.

– Ну и пусть себе просит.

– Дядя, я думаю, ты должен увидеться с ним.

– Он не мой родич.

– Но четыре года назад ты сделал ему огромное одолжение.

– Отдав ему Марцию? Это не одолжение.

– Но он так считает. Я только что от него.