Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Центурионов я отослал обратно, пояснив, что ее суд над ними будет более справедливым, чем мой, поскольку она – менее заинтересованное в этом деле лицо. Думаю, она кого-то казнила, а кого-то прибрал к рукам Ахилла, чтобы укрепить свое войско. Рядовые, как и было обещано, прибыли в Антиохию, где я снова ввел их в строгие рамки римской воинской дисциплины. Царица же Клеопатра за свой счет наняла еще несколько кораблей и отослала в Сирию жен, детей и имущество этих легионеров. Подумав, я разрешил семьям воссоединиться. Сентиментальность мне чужда, но мои сыновья мертвы, а я далеко не Лукулл.

Что же касается Рима, Катон, мне кажется, вам следует прекратить борьбу с Курионом. Чем дольше она будет длиться, тем больше веса он приобретет в глазах черни, а также в глазах всадников восемнадцати старших центурий, чья поддержка нам очень нужна. Поэтому я думаю, что boni надо внести предложение отложить обсуждение статуса Цезаря, пока не забудутся подвиги Куриона. Например, до Ноябрьских ид. Курион и тогда возьмется за старое, но через месяц срок его пребывания на скамье плебейских трибунов истечет. И Цезарь уже не отыщет среди новых трибунов сторонника, равного Гаю Скрибонию Куриону. В декабре мы лишим его полномочий и пошлем к нему Луция Агенобарба довершить остальное. Получится, что Курион лишь отложил неизбежное, вот и все. Что до меня, то я Цезаря не опасаюсь. Он в высшей степени законопослушен, не то что Сулла. Я знаю, ты не согласен со мной, но я видел Цезаря эдилом, претором, консулом. Он не пойдет против правил.

Ну вот, мне, кажется, сделалось лучше. Сторонние размышления как-то усмирили боль. Ты стоишь у меня перед глазами, и в мое сердце входит покой. Но в этом году я должен уехать отсюда! Я весь трепещу при мысли, что сенат решит продлить мое наместничество. Сирия не принесла мне удачи. Ничего хорошего меня здесь не ждет. Мои информаторы утверждают, что летом парфяне активизируются. К этому времени я должен уже быть в дороге, не дожидаясь преемника. Я должен уехать, пойми!

Не люблю Цицерона, но сейчас ему очень сочувствую. Он подвергается той же пытке, что и я. Трудно найти двух других наместников, которые так ненавидят свой пост. Впрочем, война ему вроде бы понравилась. Он заработал дюжину миллионов на продаже рабов. А я в результате нашей совместной кампании в горах Аман получил шесть козлов, десять овец и несколько вспышек почти ослепляющей головной боли. Цицерон разрешил Помптину вернуться домой и сам намерен уехать в квинтилии, невзирая на то, сменят его или нет. Я, пожалуй, сделаю то же. Ибо хотя я и не думаю, что Цезарь метит в цари, мне хочется лично проследить, что его не допустят до выборов in absentia . Я собираюсь выдвинуть против него обвинение в измене, не заблуждайся на этот счет.

Как дядя Брута и брат Сервилии (сводный, сводный, я знаю!), ты, вероятно, должен быть информирован о некой истории, которую Цицерон усердно смакует во всех своих письмах, адресованных Аттику, Целию и одни боги ведают кому еще. Ты, может, помнишь Публия Ведия, всадника столь же богатого, сколь и вульгарного. Цицерон встретил его по дороге в Киликию во главе странной шутовской процессии: две колесницы, влекомые дикими ослами, в одной сидит бабуин с собачьей мордой, одетый в женское платье, – словом, настоящий позор для Рима. Как бы то ни было, вследствие чреды событий, описанием которых я не стану тебя утруждать, багаж Ведия подвергся досмотру. И там были обнаружены портреты пяти хорошо известных молодых римских аристократок, причем все они замужем за очень высокомерными парнями. В их числе жена Мания Лепида и одна из сестер нашего Брута. Я полагаю, что Цицерон имеет в виду Юнию Приму, супругу Ватии Исаврийского, поскольку Юния Секунда замужем за Марком Лепидом. Если, конечно, Ведий не наставляет рога всем Лепидам. Оставляю тебе решать, как тут быть, но предупреждаю, что скоро об этом будет судачить весь Рим. Может, поговоришь с Брутом, а тот – с Сервилией? Лучше ей знать.

Мне и впрямь стало гораздо покойней. Фактически это первые несколько часов без угрызений и слез. Прошу тебя, сообщи о смерти моих сыновей всем, кому должно. Их матери, моей первой жене. Для нее это будет ударом. Обеим Порциям – моей и Агенобарба. И разумеется, Бруту.

Береги себя, мой Катон. Не могу дождаться, когда увижу твое дорогое лицо.

Еще в процессе чтения Катон вдруг ощутил приступ странного страха. Уж не упоминание ли о Цезаре было тому причиной? Цезарь, Цезарь, всюду и вечно один только Цезарь! Человек, чья удачливость вошла в поговорку. Что там говорил Катул? Не ему, а кому-то еще, кого никак не вспомнить… Катул тогда сказал, что Цезарь – как Улисс, его жизненная энергия так сильна, что поражает всех, кого коснется. Собьешь его с ног – а он тут же поднимается снова, как зубы дракона, посеянные на поле смерти. Теперь вот и Бибул лишился двух своих сыновей. Он говорит, что Сирия несчастливая для него страна. А где он теперь будет счастлив? Нигде!

Катон свернул письмо, постарался прогнать дурное чувство и послал слугу за Брутом. Тот как-нибудь справится с ситуацией: с известием о неверности своей сестрицы, с гневом Сервилии и с горем Порции, к которой сам Катон не пойдет. Он предоставит это Бруту. Бруту нравятся подобные поручения. Он присутствует на всех похоронах.

И вот теперь Брут медленно брел к дому Бибула, чувствуя себя очень худо в роли скорбного вестника. Когда он сообщил матери, что Юния закрутила роман, та только пожала плечами. Юния уже достаточно взрослая, чтобы отвечать за себя. Но когда он назвал имя любовника, мать взвилась выше горы Арарат. Этот червяк Публий Ведий? Визг! Зубовный скрежет! Брань, какой не услышишь от портового грузчика! Это был такой взрыв гнева, что Брут убежал, оставив Сервилию. А та понеслась в дом Ватии Исаврийского и устроила дочери головомойку. Для Сервилии преступлением была не сама измена, а потеря dignitas . Молодые женщины, отцы которых происходят из рода Юниев, а матери – из рода патрициев Сервилиев, никогда не дарили низкородным выскочкам собственность своих мужей.

Брут между тем уже стучал в дверь Бибула. Его впустил в дом управляющий, в снобизме значительно превосходивший хозяина. Когда Брут сказал, что хочет видеть госпожу Порцию, управляющий посмотрел на кончик своего длинного носа и молча ткнул рукой в сторону перистиля. И так же молча ушел. Демонстративно, словно бы не желая иметь ничего общего с этим странным визитом.

Брут не видел Порцию со дня ее свадьбы. Вот уже два года, хотя к Бибулу он захаживал довольно часто. Брак с двумя Домициями, которых Цезарь соблазнил просто потому, что ненавидел Бибула, заставил того прийти к выводу, что молодой супруге вовсе незачем выходить к бывающим у него мужчинам. Даже к родственникам с безупречной репутацией, таким как Брут.