Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Направляясь к перистилю, он услышал ее громкий смех, похожий на ржание, и более высокий звонкий смех ребенка. Там шла игра в жмурки. Порция завязала себе глаза, а ее десятилетний пасынок то дергал мачеху за складки платья, то, не дыша, замирал. Порция, вытянув вперед руки и безудержно хохоча, пыталась его поймать. Иногда ей это почти удавалось. Тогда мальчик прыскал в ладошку и отбегал, но с осторожностью, не приближаясь к бассейну, чтобы Порция не упала туда.

Сердце Брута вдруг сжалось. Почему у него не было такой старшей сестры, с кем он мог бы играть, с кем ему было бы весело, с кем можно было бы поделиться всем-всем? Или матери? Правда, в Риме не очень-то много таких матерей. А молодому Луцию повезло. Он обрел мачеху, каких поискать. Милую прыгающую слониху.

– Есть тут кто? – крикнул он, огибая колонну.

Игроки замерли, обернулись. Порция, сдернув повязку с глаз, громогласно заржала и в сопровождении Луция-младшего понеслась к Бруту и крепко сжала его в объятиях, оторвав от терракотового пола.

– Брут, Брут! – воскликнула Порция, ставя родича на ноги. – Луций, это мой двоюродный брат. Ты его знаешь?

– Да, – кивнул Луций, явно не столь обрадованный, как она.

– Ave , Луций, – поздоровался Брут и улыбнулся, чтобы показать свои белые зубы. Улыбка его была обаятельнее, чем лицо. – Прости, что мешаю вам веселиться, но мне надо поговорить с Порцией наедине.

Луций окинул гостя ледяным взглядом отца, пожал плечами и пошел прочь, сердито пиная ногами траву.

– Не правда ли, он прелесть? – спросила Порция, провожая Брута в свои покои. – Видишь, как тут хорошо? – спросила она через миг, обводя жестом гостиную. – Здесь так просторно, Брут!

– Говорят, все растения и все существа не терпят пустоты. Я теперь понимаю, Порция, что это именно так. Ты столько всего сюда натолкала!

– О, я знаю, знаю! Бибул все время твердит мне об аккуратности, о порядке. Но боюсь, этого мне не дано.

Она опустилась в одно кресло, он – в другое. По крайней мере, подумал Брут, с него стерта пыль. Слуг у нее теперь больше, чем в доме отца.

Однако одеваться эта слониха так и не научилась. Бесформенное холщовое платье цвета детской неожиданности лишь подчеркивало ширину ее плеч и придавало ей вид амазонки-воительницы. Но огненная копна волос разрослась, а большие серые глаза сияли, как прежде.

– Как же я рада видеть тебя, – сказала она, улыбаясь.

– И я рад тебя видеть, Порция.

– Почему ты раньше не заходил? Бибул почти год как уехал.

– Это не принято – навещать чужую жену в отсутствие мужа.

Она нахмурилась:

– Это смешно!

– Первые две жены ему изменяли.

– Ко мне это не относится, Брут. Если бы не Луций, мне было бы так одиноко.

– Но у тебя он все-таки есть.

– Я уволила его педагога, старого олуха. И теперь учу мальчугана сама. Он хорошо успевает. Нельзя вбивать в детей знания палкой.

– Я вижу, он любит тебя.

– И я люблю его, Брут.

Брута терзала необходимость свернуть разговор на причину его визита. Но ему так хотелось узнать побольше о Порции, вышедшей замуж, что он решил с этим повременить.

– Тебе нравится семейная жизнь?

– Очень-очень.

– А что тебе нравится в ней больше всего?

– Свобода. – Она рассмеялась. – Ты не представляешь, как замечательно жить без Афинодора Кордилиона и Статилла! Я знаю, tata очень их ценит, но только не я. Они ревновали его ко мне! Врывались в комнаты, где мы сидели вдвоем, и портили все. Я ненавидела их! Отвратительные греческие пиявки! Злобные, мелочные старики. Они пристрастили его к вину.

Не все сказанное было правдой. Брут считал, что Катон сам начал пить, чтобы заглушить постоянно грызущую его злобу на недостойных mos maiorum людей. И чтобы забыть об истории с Марцией. На том перечень причин кончался. Брут просто не знал, чем был для Катона его брат Цепион.

– И тебе нравится быть супругой Бибула?

– Да, – прозвучал краткий ответ.

– Трудности есть?

Не получившая женского воспитания, она ответила как мужчина:

– Ты намекаешь на интимные отношения?

Он покраснел, но румянец скрыла щетина. И с такой же прямотой выдохнул:

– Да.

Вздохнув, она подалась вперед, уронив сплетенные руки на широко расставленные колени. От мужских ухваток Бибул ее явно не отучил.

– Ну, приходится мириться. Греки считают, что и боги занимаются этим. Но ни в одном философском труде я не вычитала, что и женщины должны получать от этого удовольствие. Это удел мужчин, и, если бы мужчины нас не добивались, соитий не было бы вообще. Я могу только сказать, что он не вызывает у меня отвращения. – Она пожала плечами. – В конце концов, это длится недолго. Можно терпеть, когда свыкнешься с болью.

– Но, Порция, больно бывает лишь первый раз, – сказал Брут.

– Да? – безразлично спросила она. – У меня это не так. – И добавила, явно ничуть не смущаясь: – Бибул говорит, я сухая.

Брут покраснел до корней волос. Сердце его застучало.

– О Порция! Может быть, все переменится, когда он вернется. Ты скучаешь по мужу?

– Как полагается.

– Но ты ведь не любишь его.

– Я люблю отца. Люблю маленького Луция. И люблю тебя, Брут. А Бибула я уважаю.

– Ты знала, что твой отец хотел выдать тебя за меня?

Глаза ее стали большими.

– Нет.

– Это так. Но я отказался.

Это явно ей не понравилось. Она резко спросила:

– Я так плоха?

– Ты тут ни при чем, Порция. Просто я тогда любил другую, но она не любила меня.

– Это Юлия?

– Да. – Лицо его исказилось. – А когда она умерла, я решил подыскать себе ничего для меня не значащую супругу. И женился на Клавдии.

– Бедный Брут!

Он прокашлялся:

– Ты не хочешь знать, почему я пришел к тебе, Порция?

– Я так обрадовалась, что чуть голову не потеряла. Ну, говори почему.

Он поерзал в кресле, потом посмотрел ей прямо в лицо:

– Меня попросили передать тебе печальную весть.

Она побледнела, облизнула внезапно пересохшие губы:

– Бибул умер?

– Нет, с ним все в порядке. А вот Марка и Гнея убили в Александрии.

Брызнули слезы, но без рыданий и завываний. Брут подал ей платок, хорошо зная, что свой она использовала не по назначению. Он дал ей время поплакать, потом неуклюже поднялся с кресла:

– Я должен идти, Порция. Но хотел бы еще раз тебя навестить. Мне сказать маленькому Луцию?

– Нет, – проговорила она сквозь платок. – Я сама сообщу ему, Брут. А ты приходи.

Брут ушел с тяжелым сердцем. Ему было жаль это бедное, полное жизни чудесное существо. Милую необыкновенную женщину, которую ее муж характеризовал лишь одним ужасным словом «сухая»!

Катон продолжал настраивать сенаторскую мелочь, примкнувшую к boni , отложить обсуждение статуса Цезаря до Ноябрьских ид, когда ему сообщили, что Квинт Гортензий просит его прийти.