Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Что ж, – спокойно сказал Филипп, – мы с тобой всегда можем найти опору в величии наших предков, а у него их нет.

– Я думаю, именно поэтому он и не может отойти от Помпея. Он страшится неравенства между нами. В этом смысле Помпей больше подходит ему. Помпей демонстрирует всему Риму, что предки не обязательны. Однако я бы хотел, чтобы Цицерон уяснил, что древняя родословная может быть помехой. Будь, например, я пиценским галлом, половина этих олухов не сбежала бы за Адриатику. Тогда, по их мнению, я не мог бы стать римским царем. А представитель рода Юлиев может. – Он вздохнул, сел на край ложа и посмотрел на Филиппа. – Луций, поверь, у меня нет никакого желания царствовать. Я просто хочу иметь то, что мне положено, вот и все. Ничего этого не произошло бы, если бы они уступили.

– Я понимаю, – сказал Филипп, осторожно зевнув. – Я тебе верю. Кто в здравом уме захочет править сутягами, склочниками и твердолобыми идиотами, заполнившими весь нынешний Рим?

В разгар их хохота вошел мальчик и терпеливо стал ждать у дверей. Удивившись его внезапному появлению, Цезарь нахмурился.

– Ба, да я тебя знаю! – сказал он через миг и похлопал по ложу, приглашая присесть. – Что ж, мой внучатый племянник, садись.

– Я бы хотел быть твоим сыном, Цезарь, – сказал Гай Октавий.

Он сел, повернулся к родичу и улыбнулся.

– Ты вырос, Гай, – сказал ему Цезарь. – Последний раз, когда я тебя видел, ты еще плохо стоял на ногах. А теперь, похоже, становишься настоящим мужчиной. Сколько тебе лет?

– Тринадцать.

– Значит, тебе хотелось бы стать моим сыном? А ты не подумал, что подобное заявление может быть оскорбительным для твоего отчима?

– Это так, Луций Марций?

– У меня есть еще сыновья. Двое. Я с удовольствием отдам тебя Цезарю.

– Который, если говорить честно, не имеет сейчас ни времени, ни желания обзаводиться сыном. Боюсь, Гай Октавий, ты все же останешься лишь моим внучатым племянником.

– Тогда не мог бы ты называть меня просто племянником?

– Почему бы и нет?

Мальчик поджал под себя ноги, кивнул:

– Я видел, как уходит Марк Цицерон. Вид у него был несчастный.

– Тому есть причины, – сурово сказал Цезарь. – Ты знаешь его?

– Только в лицо. Но я читал его речи.

– И что ты думаешь о них?

– Что он большой враль.

– Тебе это нравится?

– И да и нет. Иногда ложь полезна, но неразумно строить на ней всю свою жизнь. Во всяком случае, это не для меня.

– Так на чем же ты будешь строить свою жизнь, племянник?

– Я буду скрытным. Буду меньше болтать, больше думать, чтобы не повторять одни и те же ошибки. А Цицерон всецело во власти слов. Его всегда заносит. По-моему, это глупо.

– А ты не хочешь стать великим военачальником?

– Очень хочу, но не думаю, что у меня есть способности.

– Но ты не хочешь строить свою карьеру и на умении хорошо говорить. Сможешь ли ты, скрывая свои мысли, достичь каких-либо высот?

– Да. Ведь главное – это понять, как действуют окружающие, прежде чем браться за что-нибудь самому. Экстравагантность, – добавил глубокомысленно мальчик, – это недостаток. Она выделяет человека из общей массы, но она же собирает вокруг него врагов, как овечья шерсть колючки.

В уголках глаз Цезаря залучились морщинки, но губы не дрогнули.

– Ты имеешь в виду экстравагантность или исключительность?

– Экстравагантность.

– У тебя хороший учитель. Ты ходишь в школу или учишься дома?

– Дома. Мой педагог – Афинодор Канонит. Он из Тарса.

– А что ты думаешь об исключительности?

– Исключительность – свойство весьма выдающихся, неординарных людей. Таких как ты, дядя Цезарь, потому что… – Мальчик наморщил лоб. – Потому что ты – это ты. И все, что подходит тебе, не подходит другим.

– Включая тебя?

– О, определенно. – Большие серые глаза с обожанием посмотрели на Цезаря. – Я не ты, дядя Цезарь. И никогда таким не буду. Но у меня есть свой стиль.

– Филипп, – смеясь, сказал Цезарь, – я настаиваю, чтобы этого мальчика прислали ко мне в качестве контубернала, как только ему стукнет семнадцать.

В конце марта Цезарь остановился на Марсовом поле (на покинутой вилле Помпея), не желая пересекать римский померий. В его планы не входило вести себя так, словно он признает, что лишился империя. Через своих плебейских трибунов Марка Антония и Квинта Кассия он предложил сенату собраться на Апрельские календы в храме Аполлона, после чего пригласил к себе Бальба с его племянником Бальбом-младшим, Гая Оппия, Аттика и Гая Матия, своего давнего друга.

– Кто теперь где? – спросил он у них.

– Маний Лепид и его сын после того, как ты простил их в Корфинии, вернулись в Рим. Думаю, они явятся на собрание, – сказал Аттик.

– Лентул Спинтер?

– Заперся на своей вилле вблизи Путеол. Это может кончиться тем, что он сбежит к Помпею, но в Италии тебе его нечего опасаться, – сказал Гай Матий. – Похоже, двух встреч с Агенобарбом ему хватило. Сначала Корфиний, потом Этрурия. Он предпочел затаиться.

– А Агенобарб?

Ответил Бальб-младший:

– После Корфиния он выбрал Валериеву дорогу, несколько дней отдувался в Тибуре, потом поехал в Этрурию. Там снова начал вербовку. Небезуспешную, надо сказать. Капитал на это у него есть, и немалый. Он вывез все свои деньги из Рима еще до того, как ты перешел Рубикон.

– Фактически, – спокойно сказал Цезарь, – импульсивный Агенобарб действовал наиболее разумно из всех. Если не брать в расчет Корфиний.

– Правильно, – подтвердил Бальб-младший.

– И что он намерен делать со своими новыми рекрутами?

– Он нанял две небольшие флотилии, одну – в гавани Коссы, другую – на острове Игилий. И кажется, хочет покинуть Италию. А поплывет, возможно, в Испанию. Я был в Этрурии, там ходят такие слухи.

– А что в Риме? – спросил Цезарь у Аттика.

– Намного спокойнее после Корфиния, Цезарь. Народ понял, что ты идешь не убивать. Всех поражает эта бескровная война.

– Будем молиться, чтобы так шло и дальше.

– Беда в том, что твои враги необъективны, – сказал Гай Матий, вспоминая те дни, когда они вместе играли во дворе инсулы Аврелии. – Вряд ли кого-нибудь из них – кроме, может быть, самого Помпея – заботит, сколько крови пролито. Им бы только уничтожить тебя.

– Оппий, расскажи о Катоне.

– Он уехал на Сицилию, Цезарь.

– Ну что ж, он ведь назначен ее наместником, так?

– Так, но его не очень-то жаловали сенаторы, оставшиеся в Риме после того, как ты перешел Рубикон. Поэтому они в обход Катона решили назначить специального человека, чтобы обезопасить запасы зерна. Выбрали Луция Постумия. Но Постумий не согласился под предлогом, что нельзя ущемлять интересы ранее избранного Катона. Уговоры продолжились. Наконец Постумий сказал, что поедет, но только в том случае, если с ним поедет Катон. Естественно, Катон отказался, он ведь большой домосед. Однако Постумий настаивал, и Катон сдался. А Фавоний вызвался сопровождать эту парочку. Сам. Никто его не просил.