Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Тысячи римлян высыпали ему навстречу, сияя от радости, бросая цветы под копыта коня. Двупалого, конечно! Разве мог он въехать в этот город на каком-то другом скакуне? Все приветствовали его, посылали воздушные поцелуи, протягивали детей, чтобы он им улыбнулся на счастье. А он, в своих лучших доспехах, с corona civica на голове, медленно ехал позади двадцати четырех ликторов, одетых в малиновые туники. Топорики в их фасциях ярко сверкали. Цезарь улыбался, махал горожанам рукой, наконец-то признанный Римом. «Плачь, Помпей, плачь! Плачь, Катон! Плачь, Бибул! И все остальные недруги тоже плачьте! Никому из вас за всю вашу жизнь никогда так не рукоплескали! В сравнении с этим что значит сенат? Что значат восемнадцать старших центурий? Рим – это люди, а люди любят меня. Их больше, чем вас, вы в сравнении с ними – как редкие фонари на фоне звездного неба».

Цезарь въехал в город через Фонтинальские ворота, обогнул Капитолийский холм и двинулся по спуску Банкиров к почерневшим руинам Порциевой базилики, курии Гостилия и контор сената. Он с удовлетворением отметил, что Павел использовал огромную взятку гораздо лучше, чем провел свое консульство. Строительство базилики Эмилия было закончено. А на другой стороне Нижнего форума, где прежде стояли базилики Опимия и Семпрония, строилась его собственная базилика. Базилика Юлия. Она затмит базилику Эмилия, как затмит курия Юлия прежнее здание для заседаний сената. Во всяком случае, судя по проектам, предъявленным ему архитекторами, и по размаху строительных работ. Да, он украсит Государственный дом храмовым мраморным фасадом, который будет виден со стороны Священной дороги.

Прежде всего он заглянул в Регию, небольшое святилище великих понтификов. Вошел один и с удовлетворением отметил, что там царит чистота. Нет паразитов, алтарь с тщанием вымыт, два лавровых деревца зеленеют. Прочитав краткую молитву, он вышел и направился в свою резиденцию – в Государственный дом. Прошел туда через собственный вход и закрыл дверь перед вздыхающей, что зрелище кончилось, но удовлетворенной толпой.

Как диктатор, он имел право носить доспехи в пределах Рима, а его ликторы – топорики в фасциях. Когда их патрон исчез за дверью, эти парни добродушно кивнули толпе и побрели в свою коллегию на углу спуска Урбия, чтобы там отдохнуть и, если выйдет, повеселиться.

Но для Цезаря формальности еще не кончились. В свой апрельский приезд он так и не удосужился побывать в Государственном доме. Как великому понтифику, ему в этот раз было необходимо поприветствовать своих подопечных весталок, которые ждали его в большом храме, общем для обеих половин здания. О, куда ушло время? Встретившая его старшая весталка была почти ребенком, когда он отбывал в Галлию. Его мать Аврелия частенько поругивала ее за обжорство. А теперь Квинтилии двадцать два, и она заняла высокое положение. Не похудела, все такая же пышка, круглолицая, добродушная и практичная. Рядом – Юния, немного моложе и очень привлекательная. А вот и его черный дрозденок, Корнелия Мерула… Как она выросла! Впрочем, чему тут дивиться, ведь ей восемнадцать. Позади всех – три малышки. Естественно, незнакомые. На взрослых весталках парадное облачение. Белые туники и белые покрывала поверх семи обязательных войлочных валиков, на груди – медальон. Булла. На девочках тоже белые туники, но вместо покрывал – венки из цветов.

– Добро пожаловать, Цезарь, – улыбаясь, приветствовала его Квинтилия.

– Как хорошо дома! – сказал он, ощутив желание крепко обнять ее, но понимая, что этого делать нельзя. – Юния и Корнелия, вы тоже выросли!

Они улыбнулись, кивнули.

– А кто же эти малышки?

– Лициния Теренция, дочь Марка Варрона Лукулла.

Да, вся в отца. Длинное лицо, серые глаза, каштановый цвет волос.

– Клавдия, дочь старшего сына Цензора.

Смуглая, симпатичная, сразу видно – из Клавдиев.

– Цецилия Метелла, из Капрариев Метеллов.

Вспыльчивая, горячая и, конечно, гордячка.

– Фабия, Аррунция и Попиллия, их уже нет здесь! – поразился он. – Слишком долго я был в отлучке.

– Но мы поддерживали огонь в очаге Весты, – сказала Квинтилия.

– И поэтому Рим в безопасности. Благодарю.

Улыбаясь, он отпустил их и направился на свою половину мрачного, большого строения. Без Аврелии это будет тяжко.

Так и оказалось. Вскрики, слезы, но как же без слез? Все собрались: Евтих, Кардикса, Бургунд. Такие старые! Сколько кому? Тому семьдесят? Этой восемьдесят? Или наоборот? Впрочем, не важно. Главное, они так рады ему! О, тут и отпрыски Кардиксы с Бургундом! Некоторые уже седые! Но Бургунд никому не позволил снять с Цезаря плащ. И кирасу. И птериги. Цезарь едва отстоял право самому снять с себя перевязь – знак империя.

Наконец он освободился и пошел искать жену. Та не вышла к нему. Ожидание – в ее манере. Терпеливая, как Пенелопа, ткущая саван. Он нашел ее в гостиной Аврелии, где уже ничто не напоминало о прежней хозяйке. Без обуви он подошел к ней тихо, как кошка. Она не услышала. Посиживала себе в кресле с толстым рыжим Феликсом на коленях. Сознавал ли он когда-нибудь, насколько она привлекательная? Кажется, не сознавал. Темные волосы, длинная шея, тонкие скулы, высокая грудь.

– Кальпурния! – выдохнул он.

Она мгновенно обернулась. Глаза огромные, черные.

– Domine , – сказала она.

– Цезарь, не domine .

Он наклонился поцеловать ее. Идеальное приветствие для жены, которая пробыла таковой всего несколько месяцев и потом не видела мужа в течение нескольких лет, – поцелуй страстный, признательный, обещающий большее. Цезарь сел в свободное кресло напротив и, улыбаясь, отвел прядь волос с ее лба. Дремлющий кот открыл один желтый глаз и перевернулся на спину, вытянув вверх все четыре лапы.

– Ты ему нравишься, – удивилась она.

– Я и должен ему нравиться. Я спас его от смерти.

– Ты никогда мне этого не говорил.

– Не говорил? Какой-то бродяга хотел бросить его в Тибр.

– Тогда мы с ним оба благодарим тебя, Цезарь.

Потом, поздно вечером, уткнувшись лицом в ее грудь, он вздохнул и вытянулся на постели.

– Я очень рад, – сказал он, – что Помпей отказался выдать за меня свою дочь, эту бой-бабу. Мне уже пятьдесят один, я староват для рукопашных схваток. Как в личной, так и в политической жизни. А ты мне подходишь.

Может быть, где-то в самых глубинах души что-то ее и кольнуло, но она смогла разглядеть в этом признании и потаенную приязнь, и отсутствие дурных умыслов. Брак в Риме был прежде всего сделкой. Обстоятельства сложились так, что она осталась женой Цезаря, а то ее место могла бы занять сильная и задиристая Помпея Магна. Между сухим сообщением отца, что Цезарь хочет развода, и новостью, что Помпей Цезарю отказал, прошло всего несколько нундин, но для нее они были полны тревоги и опасений. Все, что видел ее отец Луций Кальпурний Пизон, – это огромная сумма отступных, которые Цезарь хотел дать Кальпурнии. Сама Кальпурния видела только другой брак, который ей, несомненно, устроят. Любовь любовью, однако Кальпурния в первую очередь не хотела ничего менять в своей жизни. Куда-то переезжать, расставаться с кошками, приспосабливаться к кому-то. Замкнутый, неспешный стиль жизни в Государственном доме очень ей подходил, ибо допускал и определенную свободу. А визиты Цезаря были сродни сошествию божества. Он хорошо понимал, как доставить ей удовольствие, как сделать приятными интимные отношения. Ее муж был Первым Человеком в Риме.