Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Он рассек воздух рукой:

– Ответ таков. Я ничего не сделал, чтобы спровоцировать ваш мятеж, даже если в римской армии были бы узаконены подобные проявления недовольства. Но нет, они не узаконены. И не будут! Мятеж – это государственная измена. Разве я самый скупой и самый жестокий главнокомандующий во всей истории Рима? Нет, но вы тем не менее плюнули мне в лицо. Я не отвечу вам плевком, не дождетесь. Я просто скажу вам: вы были моими парнями, а теперь нет! Вы этого недостойны!

– Цезарь! – звонко выкрикнул Секстий Клоатий. Слезы катились по его красному обветренному лицу. – Цезарь! Не надо! – Он выступил из рядов, подбежал к возвышению. – Я согласен на роспуск, я согласен потерять деньги. Я согласен на казнь, если жребий падет на меня. Но я не вынесу, если не останусь твоим славным парнем!

И они вышли вперед, все остальные делегаты девятого. Плача, умоляя простить их, готовые умереть, только бы Цезарь вернул им свое расположение. Солдаты мятежного легиона рыдали. Искренне, от всего сердца.

«Какие они все-таки дети, – думал он, глядя на них. – Польстившиеся на красивые слова, исторгнутые из грязных ртов. Одураченные шарлатанами. Дети, храбрые, грубые, порой жестокие. Но не мужчины в настоящем понимании этого слова. Дети».

Он дал им поплакать.

– Ну хорошо. Я не распущу вас. Я не стану обвинять всех в измене. Но у меня есть условие. Мне нужны сто двадцать зачинщиков мятежа. Каждый десятый из них будет казнен. Остальных распустят и лишат гражданства.

Первые восемь десятков выданных целиком составляли центурию Карфулена, первую центурию седьмой когорты. В число остальных вошли приятели Карфулена. И еще Клоатий с Апонием.

Никто из легионеров не знал, что жребии для выбора двенадцати смертников были подтасованы. Сульпиций Руф провел предварительное расследование и выявил главных смутьянов. Одного из них не было среди тех, кого выдал девятый.

– Среди вас есть кто-нибудь невиновный? – спросил Цезарь.

– Да! – выкрикнули из задних рядов. – На меня указал центурион Марк Пусион. А виновен он сам, не я!

– Выйди вперед, солдат, – велел Цезарь.

Тот вышел.

– Пусион, займи его место.

Центурионам Карфулену, Пусиону, Апицию и Скаптию выпала казнь. Другие смертники оказались солдатами, действительно принимавшими активное участие в подстрекательстве к мятежу. Приговор был приведен в исполнение тут же. Каждой декурии, на которые разделили мятежников, выдали по девять дубинок и приказали бить ими приговоренных, пока те не превратятся в кровавое месиво.

– Хорошо, – сказал Цезарь, когда все закончилось, понимая, что для него во всем этом ничего хорошего нет. Он теперь не сможет сказать, что в его армии никогда не было смуты. – Руф, у тебя готов список проверенных центурионов?

– Да, Цезарь, готов.

– Тогда переформируй свой легион в соответствии со списком. Ты потерял более двух десятков центурионов. Восполни потери.

– Но мы все же не потеряли девятый, – сказал Гай Фабий. – Я рад. – И вздохнул. – Какой ужас!

– Все затеял один человек, – печально заметил Требоний. – Если бы не Карфулен, ничего не произошло бы.

– Может, и так, – сурово сказал Цезарь, – но это произошло. Девятому нет прощения.

– Цезарь, они же не все виновны! – смущенно возразил Фабий.

– Нет, они просто дети. Но почему все думают, что детей надо прощать? Они не животные, они – люди. Они должны жить своим умом. Я не прощу девятый. Они поймут это, когда гражданская война закончится и я их распущу. Они не получат земли ни в Италии, ни в Италийской Галлии, только в колонии возле Нарбона.

Кивком он отпустил офицеров.

Фабий и Требоний шли к себе вместе и поначалу молчали. Наконец Фабий не выдержал:

– Требоний, это мои досужие домыслы или Цезарь и впрямь меняется?

– Становится жестче, ты хочешь сказать?

– Я не уверен, что это именно то слово. Может быть… он все больше сознает свою исключительность. Это возможно?

– Определенно.

– Но… почему?

– Таков ход событий, – ответил Требоний. – Более слабого человека они бы загнали в тупик. Но ему всегда помогало то, что он в себе не сомневался. Однако мятеж девятого в нем что-то сломал. Он не думал, что такое может случиться. Во многих отношениях, я полагаю, именно это настоящий Рубикон, а не какая-то там речушка.

– Но он все еще верит в себя.

– Он и умирая будет верить в себя, – сказал Гай Требоний. – Просто сегодня померкло его сияние. В идеальном образе появился изъян. А Цезарь изъянов не терпит.

– Он все чаще спрашивает, почему никто не верит, что он победит, – хмуро сказал Фабий.

– Потому что его сердит людская глупость. Вообрази, Фабий, каково это – знать, что тебе нет равных! А Цезарь знает. Он может все! Он много раз доказывал это. И хочет, чтобы ему воздавали по заслугам. Но все идет не так. Его не признают, ему чинят препоны. Подумай сам, ему уже пятьдесят, а он все еще бьется за то, что давно должен бы получить. Тут станешь обидчивым.

В начале ноября восемь легионов, расположенных в Плаценции, выступили в Брундизий. Им предстояло покрыть сто пятьдесят миль за два месяца. Дойдя до Адриатики, они должны были идти вдоль берега, не пересекая Апеннин, чтобы не приближаться к Риму. Скорость марша была установлена двадцать миль в день, и это означало, что каждый второй или третий день оставался для отдыха. Для легионов Цезаря – просто прогулка, а не марш, особенно в это благословенное осеннее время.

От Аримина, который приветствовал его с тем же энтузиазмом, что и год назад, Цезарь, оставив армию, повернул к Риму. Фламиниева дорога текла вверх-вниз по прелестным холмам сквозь небольшие укрепленные городки на их вершинах. Склоны холмов покрывали то пастбища, густо поросшие уже начинающей желтеть травой, то пихтовые, лиственничные и сосновые леса. При разумном использовании их хватит для строительных нужд на много веков. Италийцы бережливы, они большие ценители ландшафтных красот, это у них в природе. Путешествие было целительным, вливало новые силы. Цезарь против обыкновения ехал неспешно, останавливаясь во всех поселениях, здороваясь с местными жителями, расспрашивая, все ли делает для них Рим, и обещая исправить оплошности. Он разговаривал с дуумвирами самых маленьких городков так, словно те были римскими сенаторами. Это ведь и впрямь так, считал он. Рим в некотором смысле искусственное образование, он зависит от них. Высасывая из своих младших братьев все соки, он развивается и растет. Кукушонок в италийском гнезде. Благодаря численности населения Рим имел влияние, которым пользовались его политики. Благодаря численности населения Рим властвовал над всеми.

Это суждение подтвердилось, когда, приближаясь к городу с севера, Цезарь увидел вдали семь римских холмов с каскадами крыш, покрытых оранжевой черепицей, с бликами солнца на позолоченных фронтонах храмов, с высокими кипарисами и раскидистыми соснами, с четкими дугами арочных акведуков, сильным течением синих вод Тибра и буйной зеленью Марсова и Ватиканского полей по обоим его берегам. Прежнее, апрельское, посещение было сущим кошмаром. Тогда он ничего этого не замечал.