Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Антоний усмехнулся:

– Какие полномочия, олух? Цезарь облек меня ими, не имея на то никаких прав и лишь надеясь, что когда-нибудь сможет сделать это официально. И пока не будет принят lex curiata , я могу бывать где захочу!

Она всегда ему нравилась, она была последней ниточкой, связывающей его с миром Клодия. Он помнил, как спокойно стояла она возле статуи Гая Мария, когда вокруг нее все бурлило. И, даже будучи беременной, она все равно приходила на Форум, чтобы поддержать мужа. А дома старалась внести толику здравомыслия в его бредовые планы. После смерти Клодия она не просто перенесла свои чувства на Куриона. Она хотела снова жить и любить. Единственная, несравненная! Другой такой в Риме нет! А в ее восхитительном теле нет ни одной блудливой частички. Какая язва этот Лепид! Назвать ее мегерой! А сам женат на сучке из помета Сервилии!

– Марк, я любила его! – повторила Фульвия.

– Да, я знаю. Ему повезло.

Потекли слезы. Фульвия стала раскачиваться из стороны в сторону. Раздираемый жалостью, Аттик прижал ее голову к своей груди. Взгляды его и Антония встретились. Антоний выпустил руку Фульвии и ушел.

За три года дважды вдова. Знатная, сильная внучка Гая Гракха вдруг обессилела, вновь утратив цель в жизни. Чувствовал ли то же самое Гай Гракх в священной роще у подножия Яникула восемьдесят два года назад? Его программы никогда не осуществятся, его сторонники мертвы, враги жаждут его крови. Но они ее не получили. Он сам убил себя. Они были вынуждены довольствоваться тем, что отрубили ему голову и отказали родичам в праве на похороны.

– Помоги мне умереть, Аттик! – стонала она.

– И оставить твоих детей сиротами? Подумай о Клодии и о Курионе! А как же маленький Курион?

– Я хочу умереть, – рыдала она. – Помоги мне!

– Я не могу, Фульвия. Смерть – это конец всему. Ты должна жить ради детей.

Сенат, состоявший только из сторонников Цезаря (или таких осторожных политиков, как Филипп, Луций Пизон и Котта, придерживавшихся нейтралитета), уже не мог противиться его желаниям. А потому Лепид очень уверенно приступил к делу.

– Я не хочу вспоминать то, о чем лучше не помнить, – сказал он, обращаясь к малочисленной аудитории. – Хочу только обратить ваше внимание на тот факт, что сражение у Коллинских ворот совершенно обессилило Рим, породило в нем хаос. Луция Корнелия Суллу провозгласили диктатором по одной лишь причине: это было единственным шансом для города прийти в себя. Предстояло свершить многое из того, что, несомненно, не удалось бы в атмосфере дебатов, при множестве разных мнений о том, что нужно делать и как. Время от времени в истории Республики возникала необходимость поручить одному человеку заботу о благополучии Рима и его владений. Диктатору. Сильному человеку, неравнодушному к судьбе Рима. Жаль только, что последний наш опыт был печальным. Сулла отказался сложить с себя чрезвычайные полномочия через положенные полгода. Он ни во что не ставил самых достойных и самых влиятельных из сограждан. Многие из них были объявлены преступниками и казнены.

Сенаторы слушали с хмурым видом, удивляясь, как это Лепид мог надеяться ратифицировать свое предложение в трибутных комициях, куда он наверняка собирался его передать. Им-то, как людям Цезаря, некуда было деваться. Но в комициях преобладали всадники – сословие, больше всего пострадавшее от проскрипций Суллы.

– Цезарь не Сулла, – сказал Лепид, стараясь говорить как можно проникновеннее. – Его единственная цель – образовать действенное правительство и ликвидировать ущерб, нанесенный Риму позорным бегством Гнея Помпея и тех сенаторов, что глядят ему в рот. Деловая жизнь глохнет, экономика страны в упадке, страдают и кредиторы и должники. Задумайтесь о жизненном пути Гая Цезаря, и вы поймете, что он вовсе не глупый фанатик и не слепой приверженец вечной войны. Он сделает то, что необходимо. Единственный выход – назначить его диктатором. Есть, конечно, нечто беспрецедентное в том, что я, простой претор, прошу вас принять такой важный декрет. Но нам нужны выборы, нам нужна стабильность, нам нужна сильная рука. Не моя рука, отцы, внесенные в списки! Я не замахиваюсь на такой пост. Гай Юлий Цезарь – вот наша надежда. И он, без сомнения, оправдает ее.

Лепид без труда провел свой декрет и передал его в трибутные комиции, где собрались и патриции, и плебеи. Возможно, ему следовало обратиться в центуриатное собрание, но там преобладали всадники, а они больше всех будут возражать против назначения диктатора.

Время для утверждения чрезвычайного назначения было выбрано точно. Начало сентября, пора игр. Дни, когда Рим наводняли охочие до зрелищ селяне. К сожалению, оба курульных эдила, ответственных за проведение грандиозного представления, убежали к Помпею. Но Лепид, ничуть не смутившись, назначил ответственными за проведение игр двух сенаторов и финансировал их из капиталов патрона. А везде и всюду не уставал повторять, что беглецы пренебрегли своими обязанностями почтить Юпитера Всеблагого Всесильного и что Цезарь принял эти обязанности на себя.

Когда Рим заполнял сельский люд, голоса прочих сословий в трибутных комициях терялись, ибо сельские трибы разрастались неимоверно. А селяне, даже зажиточные, всегда голосовали за тех, кого они знали. Помпея они знали тоже, но он уронил себя в их глазах, когда на всю Италию заявил о возможных проскрипциях. Цезарь же был милосердным и любил соотечественников. Сельским жителям нравился Цезарь. Они верили в Цезаря. И проголосовали за его назначение диктатором Рима.

– Не бойтесь, – успокаивал Аттик своих сотоварищей-плутократов. – Цезарь консерватор, а не радикал. Долги не аннулируют, проскрипций не будет. Подождите, и увидите сами.

В конце октября Цезарь прибыл в Плаценцию, зная, что теперь он – диктатор. Его встретил наместник Италийской Галлии, младший Марк Красс.

– Все хорошо, кроме поражения Гая Антония, – вздохнув, сказал он. – Хотел бы заверить, что это случайное невезение, но не могу. Не знаю, зачем он решил перебраться на остров, ведь местные жители его так поддерживали. Они обожают тебя. Поверишь ли, некоторые из них даже построили плот, чтобы помочь ему отогнать корабли Октавия. У них не было ни пик, ни камней, ни катапульт, ни баллист. Но они держались день. А когда наступила ночь, убили себя.

Цезарь и его легаты слушали. Лица их были мрачны.

– Я хочу, – жестко сказал Цезарь, – ликвидировать непотизм в Риме! Я ведь знал, что Гай Антоний провалит любое дело. Результат был бы тот же, куда бы я его ни послал. Ну ладно, эту утрату я перенесу, но Курион – это трагедия.

– Мы потеряли Африку, – заметил Требоний.