Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

– Благодарю, что уделили мне время, Карфулен, Клоатий, Апоний, Мунаций, Консидий, Апиций, Скаптий, Веттий, Миниций, Пусион, – сказал Цезарь, демонстрируя свою феноменальную память. Он не встал с кресла, а лишь кивнул. – Вы свободны.

Требоний и Сульпиций, свидетели этого необычного разговора, стояли, не зная, что сказать, и чувствуя приближение жуткой бури, но даже не пробуя угадать, какую форму она примет. Холодная сдержанность Цезаря в этой ситуации предвещала нечто ужасное. Цезарь бывал сердитым, это правда. Но сейчас к его гневу добавился шок. Такого он не испытывал никогда. Как он с этим справится? Что предпримет?

– Требоний, собери завтра утром девятый. На плацу. И призови туда первые когорты остальных легионов, – сказал ровным тоном Цезарь. – Руф, с этим легионом что-то творится, раз уж два его старших центуриона подпали под влияние человека низшего ранга. Возьми наиболее толковых трибунов и вместе с ними прикинь, кому в девятом можно поручить обязанности pilus prior и primipilus . Клоатий и Апоний дискредитировали себя.

– Гай, – сказал Требоний, – легатам из других легионов тоже надо бы приглядеться к своим парням. Поискать подстрекателей, особенно трущихся возле старших чинов. Необходимо прошерстить всю армию.

На рассвете пять тысяч с лишним солдат девятого легиона были построены на плацу, к ним присоединились первые когорты семи других легионов, то есть еще четыре тысячи двести солдат. Донести свои мысли до каждого из десятитысячной людской массы было для Цезаря совсем нетрудно. Он разработал специальную систему еще в Дальней Испании лет тринадцать назад. Глашатаев расставляли на некотором расстоянии друг от друга в солдатских рядах. Первые глашатаи, стоявшие близко от Цезаря, повторяли за ним его фразы с отставанием всего в три слова. Следующие повторяли то, что услышали, и таким образом сказанное катилось через толпу. Мало какому оратору удалось бы не сбиться в таких обстоятельствах. Громкие повторения усиливались, сливались, не давали сосредоточиться, но Цезарь не испытывал затруднений.

Девятый легион был насторожен, но полон решимости. Цезарь, поднявшись на возвышение, всмотрелся в лица собравшихся и порадовался тому, что его взору доступно каждое из них, даже в задних рядах. Его глаза, слава богам, все еще были зорки. Неожиданно для себя он подумал: а как там со зрением у Помпея? Сулла стал со временем видеть все хуже и хуже и очень переживал из-за этого. Зрение обычно портится уже в среднем возрасте, и пример тому – Цицерон.

Хотя нередко на таких сборах глаза его увлажнялись, сегодня никаких слез не будет. Он стоял, широко расставив ноги, опустив руки, с corona civica на голове. Алый плащ закреплен на плечах красивой серебряной кирасы. Его легаты стояли по обе стороны от него на возвышении, военные трибуны – двумя группами по обе стороны у возвышения.

– Я здесь, чтобы исправить эту позорную ситуацию! – крикнул он высоким, далеко слышным голосом. – Один из моих легионов замыслил мятеж. Представители других легионов могут видеть его сейчас в полном составе. Это – девятый. Говорю для тех, кто стоит далеко.

Никто не проронил ни слова, никто не удивился. Все обо всем уже знали.

– Девятый легион! Ветеран войны в Косматой Галлии, легион, чьи знамена едва выдерживают вес наград, чей орел бывал десятки раз обвит лавром. Состоящий из солдат, которых я всегда называл моими парнями. Но они отреклись от меня. Я уже не могу считать их моими. Они – толпа, которую настроили против меня демагоги в масках центурионов. Центурионов! Как назвали бы Тит Пуллон и Луций Ворен, два великолепных центуриона, этих подлецов, которые заменили их, став во главе девятого легиона? – Цезарь указал на двух стоявших рядом с ним ветеранов. – Видите их, солдаты девятого? Это ваши бывшие боевые товарищи! Косвенно ваш позор лег и на них! Видите их слезы? Они плачут о вас! Но я не могу плакать. Я слишком разгневан, я полон презрения. Мой послужной список непоправимо испорчен. Отныне я не смогу заявить, что моя армия идеальна и что никакой смуты в ней не было никогда.

Он не шевельнулся. Руки опущены, прижаты к бокам.

– Парни из других легионов, я позвал вас сюда, чтобы вы стали свидетелями моих действий. Эти бунтовщики объявили, что не двинутся из Плаценции. Они хотят, чтобы их распустили здесь и сейчас. И чтобы им выплатили все, что положено, включая их долю в трофеях девятилетней войны. Что ж, хорошо. Их распустят. Но распустят не с честью! Их доля в трофеях будет поделена между всеми воевавшими в Галлиях легионами. Они не получат земли. Каждый будет лишен гражданства. Вы знаете, что сейчас я – диктатор и что мои полномочия превышают полномочия и консулов, и наместников. Но я не Сулла. Я не стану злоупотреблять своей властью, тем более здесь. Я поступлю так, как имеет право поступить любой командующий, чьи войска вздумали бунтовать. Я могу стерпеть многое, даже если от кого-то из вас вдруг потянет духами. Мне плевать, если кто-то подставит кому-нибудь задницу, лишь бы тот и другой дрались, как львы! Лишь бы они были мне верны! Но солдаты девятого мне не верны. Они мне изменили. Они обвинили меня в намеренном утаивании их доли. Меня! Гая Юлия Цезаря! С которым плечом к плечу провели десять лет! Моего слова для девятого недостаточно! Девятый затеял мятеж!

Его голос окреп. Он закричал. Закричал во весь голос. Этого он никогда себе не позволял.

– Я не потерплю мятежа! Вы слышите? Не потерплю! Мятеж – это худшее преступление для солдата! Мятеж – это государственная измена! И я буду расценивать мятеж девятого легиона как государственную измену! Я лишу его солдат всех прав, всех положенных им денег и гражданства. И каждого десятого – казню!

Он ждал, пока глашатаи повторят сказанное. Никто не издал ни звука, кроме Пуллона и Ворена, которые рыдали. Все смотрели на Цезаря.

– Как вы могли? – крикнул он, повернувшись к девятому. – Вы не представляете, как я благодарю всех римских богов за то, что Квинт Цицерон сейчас не с нами! Впрочем, это и не его легион. Эти люди не могут быть теми героями, которые целый месяц противостояли пятидесятитысячной армии нервиев. Раненые, больные, измотанные, они смотрели, как горят их личные вещи и провиант, но продолжали бороться с врагом! Нет, это другие люди! Алчные, жалкие, низкие! Я больше не назову их моими парнями! Я их отвергаю!

Он поджал губы, сделал пренебрежительный жест:

– Не понимаю, как вы могли? Как вы решились поверить каким-то мерзавцам? Чем я это заслужил? Когда вы голодали, разве я объедался? Когда вы мерзли, разве я спал в тепле? Когда вы падали духом, разве я высмеивал вас? Когда вы нуждались во мне, разве я не приходил к вам? Когда я давал вам слово, разве я его нарушал? Что я вам сделал? Что я вам сделал? – Он сжал кулаки. – Кто эти люди, кому вы поверили больше, чем мне? Какими лаврами увиты их головы? Какой героизм они проявили и в каких войнах? Как велики их заслуги? Они вели вас, они пеклись о вас лучше, чем я? Или они платили вам больше? Нет, но, оказывается, вы еще не получили вашей доли от триумфальных трофеев. Их также не получил пока ни один другой легион! Но разве я не оделял вас премиями из собственного кошелька! Разве я не удвоил вам жалованье! Задолжал ли я вам хотя бы денарий? Нет! Вы сами знаете, нет! А в гражданской войне на трофеи рассчитывать не приходится. Но разве я не обещал компенсировать вам их отсутствие? Что я вам сделал?