Иван Арсентьев - Буян

Почему ее, молодую, пригожую, потянуло в это странное сборище? Неужели гибель мужа так потрясла ее? Не верится что-то… Ох, не верится! А между тем, есть же что-то общее, что объединяет этих совершенно разных во всем соседок! — прикидывал Евдоким в уме.

А тетка вдруг завернула такое, что он и рот разинул. Решила, видимо, не откладывая в долгий ящик, брать, как говорится, быка за рога. Рассудила логично: раз сам бог указал племяннику мудростью своей жизненный путь, то надо ковать железо, пока горячо. Поповщину по боку и переходить скорее в истинный толк. Евдоким попал на хорошую примету властям, а это что-то да значит! Тут и общине польза немалая может выпасть, да и самому Евдокиму в будущем.

Секта, слава богу и матушке Порфирии, не из бедных, от людей состоятельных — избранников божьих и сочувствующих — поступают богатые пожертвования. Всякую шушеру в общину не принимают, выбор ух какой строгий. Нищим старикам да старухам, нагрешившим за свою долгую жизнь, ходу нет. Что же касается Евдокима, то тетка не сомневается, что по ее прошению его примут. Уж она на коленях будет умолять архистратига батюшку Михаила. А коль удастся привести племянника к истинной богоугодной жизни, тогда она, Калерия, перепишет на него завещание и умрет со спокойной совестью.

Евдоким слушал, кивал головой и мял до хруста в скулах зевоту. Тетка заглядывала ему с надеждой в глаза, а он, устав до чертиков от всяческих передряг за двое суток, лениво думал: «Эге! Давай-давай! Посмотрим, как удастся тебе врюхать меня в такую штуку!..»

Но отказываться не отказывался, раз в постояльцы напросился к тетке. К тому же Анисья очень уж пришлась ему по душе. Да и он, видимо, не безразличен ей.

«Шершнев, — спрашивал он себя с жуткой серьезностью, — неужели это та самая любовь, которая приходит неожиданно и навсегда?» Эта мысль показалась ему напыщенной, а потому и не совсем правдоподобной. Впрочем, если это даже неправдоподобно — все равно хорошо.

Евдоким вздохнул, потянулся. Тетка, наконец, ушла, покачиваясь, к себе. Он разделся, лег на топчан, уставился на батальную картинку, тиснутую на картоне: бой Пересвета с Челубеем. Напротив нее в простенке висела другая, такая же красочная картина с изображением Ваньки Каина.

«А чем я не Ванька Каин? Анекдот!» — подумал Евдоким грустно и с тем уснул.

На другой день перед обедом неожиданно заявился околоточный Днепровский. Усы по пол-аршина, казацкие, прокуренные, сам крупный, с широким задом, под стать тетке Калерии. Пришел вместе с ней с базара. Снял высокую фуражку с бляхой, кивнул свысока Евдокиму, расстегнул по-домашнему воротник кителя.

— Жарынь… Аж сердце в бок стучит. Скрилез, должно быть…

«Угу, именно «скрилез»… — усмехнулся Евдоким про себя. — Такого колом не пришибешь… Любовник теткин, что ли? Гм… Свой, видать, человек здесь».

Околоточный посмотрел на него в упор, кашлянул и опять:

— Жары-ынь…

Сели обедать. Приходящая стряпуха — чистенькая, маленькая, остроносая, в пестрой кофте и юбке — внесла супник с похлебкой. Калерия усадила околоточного рядом с собой напротив Евдокима. Перекрестясь, принялись за еду. Днепровский щурился на Евдокима, и если бы тог умел получше разбираться в сложной гамме человеческих взглядов, то заметил бы, что щурился он не без зависти к спасителю самого вице-губернатора. Меж тем разговор тянулся о всяких житейских мелочах, о каких-то неизвестных Евдокиму людях, о дороговизне. Позвякивали ложки, поскрипывали стулья под могучими телами тетки и гостя. У обоих плотные двойные подбородки, мясистые пальцы, говор только разный: у тетки — растянутый, купеческий, а у околоточного — гавкающий.

С переменой блюд переменилось и содержание разговора.

— Бесчинство идет в губернии, ни полиция, ни стражники не могут справиться, — сообщил Днепровский. — Намедни в Кинеле училище разнесли в пух и прах, окаянные. Свои же стюденты. Кассу ограбили, надзирателя избили. Два десятка вооруженных разбойников, а что натворили! Пока полиция подоспела, их и след простыл.

Евдоким замер над тарелкой. Он чувствовал, как неудержимо краснеет весь от макушки до пят, мгновенная испарина выступила на лбу и на шее надувается крупная жила. Того гляди удар хватит. Стремительно запрыгали догадки: «Околоточный пришел меня арестовать, а до того решил помучить, проклятый». И тут же решение: «Убегу». Перестал есть — в горло ничего больше не лезло. Схватил кувшин с холодным квасом, выпил подряд два стакана. «Убегу в Жигули. В горы», — приготовился он.

Обед кончился, околоточный поблагодарил хозяйку, попрощался сердечно за руку с Евдокимом и ушел. Евдоким не знал, что и подумать. Он готов был расцеловать толсторожего околоточного. Славный любовник у тетки! Славный уж тем, что снял тяжкий гнет с сердца: убийства в Кинеле не было. Днепровский сказал «надзирателя избили», а это полбеды. Воспрянул духом Евдоким, даже есть захотел, хоть заново обедать садись. Подмигнул остроносенькой пестрой стряпухе, но та — ноль внимания. Ушла на кухню с грязной посудой, а тетка и говорит:

— Ты бы, Евдоня, погодил искать себе службу в экономиях… В уездах, говорят, такое творится, что не приведи господь. Мужики бунтуют, на той неделе спалили имение графа Орлова-Давыдова. Страсть что делают! А ты молодой, горячий, мало ли что! Поживи пока у тетки, даст бог и вдвоем прокормимся.

Чего-чего, а такой жертвы Евдоким от нее не ожидал. Он даже умилился, растрогался чуть не до слез. Чмокнул тетку в горячую щеку, пахнувшую земляничным кремом, закружил ее по комнате. Хоть и потрескивали под ней половицы, но легка была Калерия на ногу, с девичьих лет легка и ловка была. Плясала так лихо, что поджилки дрожали и пальцы гармонистов едва поспевали по кнопкам прыгать. Сейчас она кокетливо оттолкнула племянника.

— Окстись, сумасшедший, грех-то какой! Великий пост, а он…

Евдоким вышел во двор, в сад. Радостное чувство избавления от беды не покидало, хотелось что-то делать, двигаться, работать. Он нашел в углу под сарайчиком заржавевшую лопату, принялся старательно окапывать яблони, собрал сухие сучья, прошлогодние листья, поджег. Закурился вкусный горьковатый дымок. Над головой задавали трели скворцы. Во двор заглянула тетка с тряпкой в руке, полюбовалась, как трудится племянник, сказала:

— Тут прибегал мальчик от Тихоногова, говорил — хозяин наказывал тебе зайти вечерком к нему, покалякать чтой-то…

— А кто он, Тихоногов?

— Тю! Тихоногова не знаешь?.. Хозяин пивной, что на углу Сокольничьей и Полевой… Почтенный человек, голова!

— Гм… А откуда он меня знает?

— Да, видать, уж знает откуда-то… Земля слухом полнится. Теперь тебя вся Самара будет знать, — заключила тетка с гордостью.