Иван Арсентьев - Буян

Евдоким поморщился…

…В дверях пивной стоял какой-то лохматый дылда и внимательно вглядывался в лица заходящих. Евдоким сказал, что идет к хозяину по приглашению. Пропустил. Внутри не протолкаться. Шумно, душно, накурено, но пьяных в стельку почему-то нет. Питухи, видать, собрались солидные. Столы уставлены пивными кружками, тарелками с соленым горохом, с черными сухариками, бутылками с монополькой. Какой-то чиновник в расстегнутом сюртучке вытаскивал то и дело длинный нос из кружки и рассказывал очередной анекдот. В самых похабных местах закатывал по-куриному глазки и чмокал. Слушатели ржали от восторга, требовали повторить. Через стол — другая компания. Скуластый, со щетинистыми черными усами мрачно сетовал на то, что в Самаре-де евреев — раз-два и обчелся. Вообще в таком богопроклятом городе никакая порядочная скотина жить не станет.

— А ты сократись… — советовал ему глубокомысленно сосед, покачиваясь взад-вперед на скамье.

— Ыр-рюнда!.. Я грю, ы-ррюнда! — рычал одно и то же лопоухий с голой, точно бычий пузырь, головой.

Евдоким спросил хозяина, подошел к нему, поздоровался, назвал себя. Тот оглядел его с ног до головы и, очевидно, остался доволен. Ничего не сказал, кивнул на свободный стул. Тут же перед Евдокимом появилась кружка с пивом. Отхлебнул, пригляделся к посетителям. Видно, здесь все завсегдатаи, знают друг друга, потому что перебрасываются словами из конца в конец зала. Какой-то господин мещанского вида, хлебнув из стакана «прозрачной», пошевелил кустистыми бровями, крикнул зычно:

— А ну, ша!

— Ы-ыр-р-рюнда! — промычал лопоухий, вставая. Но его дернули за полу, и он упал обратно на скамью. Густой гомон помалу сник. Поднялся господин мещанского вида. Опершись руками на голую столешницу, заявил, что хочет держать речь. Хозяин Тихоногов шепнул половому, и тот запер дверь на крюк.

Оратор заговорил о войне. Сперва довольно складно изложил положение дел на Дальнем Востоке, описал боевые действия, затем, сделав паузу, грохнул кулаком по столу.

— Братцы! — воскликнул он. — Не страшен нам внешний враг, которого русская баба двенадцать штук разом в плен заберет! Страшен внутренний враг, который лживыми и льстивыми речами завлекает слабых духом людей в свои гнусные сети и тащит их к погибели. Это — враг хитрый и опасный, но не нам, истинно русским християнам, бояться его!

— Ы-ы-р-рюнда! — буркнул сонно лопоухий.

— Агитаторы-стюденты да забастовщики подкуплены врагами нашими — японцами. Если вам встретится такой, хватайте его и тащите к начальству, а там с ним расправятся!

«Правильно! Пора расправиться с Череп-Свиридовым и его бандой», — подумал Евдоким.

— Это они, социялисты, агитаторы обманули рабочих и батюшку государя в Петербурге девятого января! — взвился оратор, войдя в раж. — Это внутренние враги стюденты-антиллигенты, разэтак их в печенку, переодевались в одежду простых рабочих, вели их под выстрелы, а сами прятались!

Евдоким поморщился: чего врет? При чем тут переодевания? Народ не на маскарад шел, он шел подавать царю петицию!

— Милостивый государь! — перебил Евдоким завзятого оратора. — Вы что-то путаете… Рабочих вел священник Гапон, то всем известно. Было мирное шествие. Как делают это везде за границей умные нации, — продолжал он упрямо, хотя видел, что головы всех повернулись к нему далеко не дружелюбно.

Рассерженный оратор удивленно вскинул кустистые брови, развел руками, как бы говоря: вы слышали такое? Тихоногов покосился недовольно на Евдокима. Кто-то крикнул с угрозой:

— Братцы православные! Дык он же против русских!

— Нет, я не против… Я себе измены не позволю. Но нужно говорить по совести, а не то, чего не было.

— А-а! Не было? Не было? — загудел пьяно зал.

— Ы-ы-р-рюнда!

— Позвольте, господа! — подал голос появившийся невесть откуда худощавый благообразный блондин с бородкой клинышком и с большими грустными глазами. — Позвольте, господа, — повторил он, подняв успокаивающе тонкую длинную ладонь. — Молодой человек, — указал он на Евдокима, — искренне жаждет правды, и он безусловно прав.

По залу прокатился недовольный ропот. Евдоким обрадовался: хорошо, когда в критический момент встретишь неожиданно единомышленника.

— Хлеб-соль кушай, а правду слушай, — продолжал тот. — Извольте же выслушать правду, свежую правду, которую я видел лично несколько дней тому назад. А видел и пережил я такое, что потрясет до глубины души и возмутит всякого честного патриота. Я вернулся из прекрасного южного города Одессы. На мой вкус, это лучший город России, но когда я приехал туда и вышел на улицу, то почувствовал себя, к сожалению, не в России. Кругом черномазые физиономии, еврейский гвалт, все куда-то бегут, суетятся, кричат. По улицам то и дело проезжают длинные телеги с бритыми лоснящимися немецкими мордами. Смотришь вокруг и диву даешься: как могло случиться, что русская народность в России вдруг затерялась? А ведь Одессу создали русские, на русских костях, за счет русского народа и казны. А на деле выходит, что этот благодатный край принадлежит кому угодно: грекам, болгарам, немцам, а главным образом — евреям.

В Одессе, господа, революция восторжествовала окончательно. Еврейская наглость, так пышно расцветающая при безнаказанности, дает себя знать на каждом шагу. Совершенно невозможно, например, купить в городе газеты благонамеренного направления. Когда я спросил в уличном киоске «Новое время» и «Московские ведомости», мне ответили на это дерзкой грубостью, а прохожие принялись тыкать на меня пальцем и высмеивать. Мне рассказал товарищ, что в одно прекрасное утро толпа расхрабрившихся евреев осадила все киоски, захватила уличных продавцов на глазах полиции и безнаказанно разорвала все номера газет. И это повторялось до полного исчезновения правительственной печати. На улицах среди белого дня евреи расстреливали русских рабочих. Я видел это своими глазами с балкона дома земского начальника Колобова. О самих возмутительных манифестациях и говорить нечего. Вот такая, господа, правда. Теперь вы видите, молодой человек, во что вырождается русская революция? В полное порабощение всего русского, независимо от политических воззрений, в торжество иудаизма. А трусливая интеллигенция поступает, конечно, в услужение революционерам и гнусно холопствует, опасаясь прослыть антисемитской и недостаточно либеральной. Это на Черном море.

А у нас, в Самаре, разве не к этому идет? Манифестации, забастовки без цели и ума, а позавчера так было даже покушение на самого вице-губернатора Кондоиди! Вот до чего уже дошло. Но милостив бог — все обошлось благополучно.

— А вот человек, кого послала сила небесная, не позволил свершиться злодеянию! — произнес хозяин Тихоногов особым, торжественным голосом и указал на Евдокима.