Иван Арсентьев - Буян

— К столу, к столу! — пригласил радушно хозяин, польщенный приездом таких гостей. За фыркающим самоваром завязался разговор. Подошли соседи Князева, мало-помалу набралась полная изба. Похожий на библейского пророка Амос с первых же минут привлек к себе внимание Ульянова, а тут еще Беляков подлил масла: Амос-де наш знает почти всю Библию наизусть и толкует ее по-своему.

— Вот как! Вы что же, критикуете или пропагандируете Библию? — поинтересовался Ульянов.

— Я стою против церковных обманов и всякой неправды жизни. Народу нашему, крестьянам, другая вера нужна — простая, которая бы всех людей сплотила в одну братскую семью: «Да будет едино стадо и един пастырь». Такая вера всю жизнь перекроит, всю неправду уничтожит и утвердит истинный рай земной, а не поповский — небесный.

После такой назидательной тирады глаза Ульянова потухли, но тем не менее он продолжал разговор, стараясь увести Амоса от религиозных проблем в сторону жизни крестьян, их хозяйства. Сделать это было нелегко: Амос, сев на любимого конька, принялся сам упорно допытываться, что такое совесть, чем она отличается от других чувств человеческих, какова связь между телом и душой, почему человек, а не какое-либо иное существо стало править на земле? Нет ли в происходящем вокруг нас сокровенного смысла, который нужно понять, чтобы жизнь не была бессмысленной?

Видя, что все слушают со вниманием, Амос опять вернулся к Библии. Что хотел сказать и чему научить Иоанн Богослов в Апокалипсисе? Какие могут быть препятствия для осуществления заповедей: «Не убий» и «Возлюби ближнего, как самого себя»?

— Веру придумать нельзя, — настойчиво разъяснял Ульянов. — Если же ее и придумаешь, как это пытается сделать граф Толстой, то все равно условий жизни она не изменит. Наоборот, всегда люди приспосабливают религию для своих нужд. Вот, к примеру, пока христианство на заре своей было религией угнетенных, оно проповедовало: «Не убий». Но как только христианство стало религией государственной, мы видим кровопролитнейшие крестовые походы и кошмары инквизиции.

— Это попы сделали, уважаемый Владимир Ильич, извратили все, а вера здесь ни при чем, — не сдавался Амос.

— Да, попы. А попы — люди. И их духовный мир зависит, в конечном счете, от хозяйственных отношений того общества, в котором они живут. Ведь вы-то зависите от своей общины? — поставил вопрос Ульянов.

— Как не зависим! Прикажет мир, так и отпороть могут за милую душу!..

— Особо ежели волостной старшина ведро вина поставит обществу, — усмехнулся печально молодой Порфирий Солдатов.

— Вот-вот! И это через тридцать лет после отмены крепостного права. Как были бесправным низшим податным сословием, так и остались, да еще платим выкупные за землю, которую искони пахали.

— Эх, земля-земля… Где ее взять… — вздохнул кто-то, и наступило молчание. Затем Ульянов спросил:

— А почему вы не возьмете в аренду у казны? В здешних местах, говорят, дешево?

— Это верно, мил человек, дешево… Дешево для богачей, что захватили все удобные казенные земли. А нам они теперь раздают втридорога. Так что не с руки такая аренда — разор один. Уж лучше в батраки…

— Ну, а обществом разве нельзя? — не унимался Ульянов. — Всем мирским соединением выбить аренду у казны и разделить арендованную землю среди крестьян.

— Эх-хе-хе… — вздохнул Амос.

— Общество-то наше — кто в лес, кто по дрова… Всяк в свою сторону тянет. Ну, как ты объединишь, скажем, наших буянских: толстосума Тулупова с нищим пропойцей Ельцовым? Оно конечно, забот у обоих полон рот, только у Тулупова на уме: как бы утроить свои капиталы, а у Ельцова — как бы с голоду не сдохнуть. Вот те и общество… Тулупову плевать на таких, как мы, на нужды наши. Зачем ему с нами в стачку входить, арендовать вместе с обществом? Нужно — так сам землю снимет.

— Это так, Владимир Ильич, — добавил Щибраев хмуро. — Посмотришь со стороны на общество деревенское — стадо овец и только, а начни перебирать по одной — то и дело под овечьей шкурой волки попадаются… Грызня в деревне — не приведи бог!

Ульянов язвительно усмехнулся, сказал, прищурясь:

— А вот барин Михайловский так сладко-сладко говорит, что деревня почти стоит одной ногой в социализме, что мужик уже объединен в свой союз — общину! Сюда бы этого господина. Пусть послушал бы, что вытворяет и будет вытворять денежный мешок с хваленой спасительной общиной. Как расслоил он деревню. Небось этот ваш — как он? Тулупов что ли, — тоже против господ говорит, дескать, надо бы прибрать землю к мужицким рукам. Но ему земля не для народа нужна, а для себя. Ему бы только в купеческое сословие выбиться, тогда — держись! А вам откуда капиталы брать? Как вы деньги добываете? — спросил Ульянов в упор царевщинцев. Те переглянулись, почесали затылки.

— Да откуда же, — развел руками Князев. — Искать заработки приходится. Кто как… На пристанях батрачим, на каменоломнях. Ну, кто лес рубит, кто сплавляет, да мало ли чего!

— Вот именно! — подхватил Ульянов. — А ведь вы числитесь крестьянами! А на самом деле вы отхожие рабочие, полупролетарии. Богатые сознательно не дают вам земли, сознательно разоряют вас, чтобы иметь ваши рабочие руки и подбирать брошенные вами наделы — без этого они не смогут жить, вести хозяйство. Кулак действует сознательно, и поскольку это так, вам, крестьянам, тоже надо объединиться и действовать. Объединяться отдельно от богатеев для борьбы с ними. Иначе избавлению от нужды прийти неоткуда…

Увлекшись, Ульянов встал из-за стола. Маленькие темные глаза и лицо при разговоре были очень подвижны. Они часто меняли выражение: то бывали настороженно-внимательны, то раздумчивы, то насмешливы, то раздосадованы и презрительны. Говоря, он вдруг как бы приседал, делал шаг назад, запуская большие пальцы себе под мышки и держа руки сжатыми в кулаки. Притопывая ногой, он делал затем быстрый шаг вперед, распускал один кулак так, что ладонь с четырьмя пальцами представляла растопыренный рыбий плавник, и протягивал его в сторону собеседника. Ульянов как бы гипнотизировал этим слушателей.

Въедливый Амос попытался опять подпустить Ульянову шпильку.

— Вот вы говорите, что господин Михайловский пишет о русских мужиках, как барин, тянет народ в тупик. Мы его не читали, не ведаем. Но коль уж русский барин не знает нужд нашего мужика, то что о нем понимает немец Маркс? В какой он тупик потянет?

Ульянов махнул в досаде рукой:

— На Михайловского время убивать не советую, а вот Марксом займитесь. Почитайте, хотя читать его трудно. Зато увидите, что он лучше всех понимает жизнь и нужды трудящихся. А то у вас получается, как говорил немецкий поэт Гейне: «Писателя Ауффенберга я не знаю, полагаю, что он вроде Арленкура, которого я тоже не знаю…»